Сказки старого Вильнюса IV

Мы сидим на крыше моего дома, прислонившись спинами к теплой печной трубе. Устроились тут, как в театральной ложе, только гораздо лучше, потому что у нас есть фляга с темным ромом, который не закончится, пока нам не надоест этот пикник. Мы передаем флягу друг другу и с интересом наблюдаем разворачивающуюся перед нами метеорологическую драму под названием «Я тут пришел, такой прекрасный, ховайтесь в погреб до утра» с ветром-гастролером в главной роли. Нельзя сказать, что он большой оригинал, все наши весенние ветры обожают эту немудреную пьесу и затевают новую постановку каждый сезон.

Мимо нас проносится веселая стайка пластиковых пакетов, явно утащенных с какого-нибудь соседского балкона. Процессию замыкает ярко-желтая наволочка с синими якорями. Ветер понемногу крепчает, и я совершенно не удивлюсь, если вдогонку за наволочкой полетят тяжелые пододеяльники. Вовремя кто-то бельишко на улице сушиться повесил, ай молодец.

– Пока не знаю, откуда, – говорит Нёхиси. – Впервые его тут вижу. Но точно какой-то южак. Средиземноморский, что ли?..

Дыдымц!

Это на нашу крышу обрушивается подхваченная ветром консервная банка, да не простая, а здоровенная, литровая, из-под томатной пасты, кровавые брызги летят во все стороны, ну натурально Шекспир. Ничего так гастролер разошелся. Будь мы с Нёхиси совсем настоящими – я имею в виду, настолько настоящими, что уже без вариантов, какое тело выдали, с таким и живи, и береги его, потому что нового теперь еще долго не допросишься – так вот, будь мы настолько уязвимы, мы бы сейчас, пожалуй, перебрались с крыши в дом.

Впрочем, тогда мы бы вообще не полезли на крышу. Потому что зарабатывать классический апрельский бронхит на этом пронзительном, холодном, с мелким ледяным дождем перемешанном ветру – ищи дураков.

– Эй, ты чего такой обидчивый? – укоризненно говорит ветру Нёхиси. – Я уже и сам вижу, что не средиземноморский. Адриатический, верно? Звать-то тебя как?

Нёхиси умеет договариваться – с ветрами и вообще с кем угодно, включая, к примеру, меня. На самом деле, я тоже умею, но редко по-настоящему этого хочу. Мне больше нравится просто присутствовать, чем договариваться.

– Вардарак[25], – повторяет за ветром Нёхиси. – Рад знакомству. Но слушай, откуда тогда взялся дождь? Тебе же, если я ничего не путаю, положено быть сухим.

– Это не дождь! – ветер так разволновался, что заговорил практически человеческим голосом. Во всяком случае, теперь я тоже его слышу и понимаю.

– Это не дождь! – повторяет он. – Это я плачу!

– Бедный ребенок, – говорит Нёхиси. – Что с тобой стряслось?

– Ууууууууу! – рыдает ветер. И лезет к Нёхиси обниматься. Похоже, он хочет, чтобы его немедленно взяли на ручки.

Если смотреть сейчас на Нёхиси со стороны, кажется, будто его закружил смерч. Только никуда не уносит, оставляет на месте. И сам остается на месте и делается все гуще, как будто кто-то невидимый сверху добавляет в него туман и аккуратно перемешивает ложкой, согласно рецепту. Нёхиси уже почти не видно в этом плотном коконе, и не разобрать, что он говорит – то ли мне, то ли ветру, то ли обоим.

– Эй, – кричу им, – так нечестно. Я тоже хочу к вам.

– Ой, а ты откуда взялся?

Упс. Я, конечно, умею быть видимым – для бодрствующих и спящих людей, для собак и кошек, для деревьев, для рек, для домовых и русалок, для камней и огней, для бабочек, звезд и облаков, и для ветров тоже, чем они хуже прочих. Но чтобы меня увидели, приходится прикладывать отдельное усилие. Мне не лень, просто я часто забываю, поскольку Нёхиси видит меня и так, а всех остальных вижу я сам, и этого, как правило, достаточно.

Но не всегда.

– Я тут все время сидел, – говорю я ветру. – Извини, что не сразу с тобой поздоровался.

– Я не знал, что мы тут не одни, – смущенно бормочет ветер. – А то ни за что бы не заплакал!

– Мы с ним вместе, – объясняет Нёхиси. – Поэтому все равно, сколько нас – один или двое. Скажи спасибо, что не семеро, а то представляешь, как бы мы сейчас галдели, расспрашивая тебя?

– Он был такой… Такой прекрасный! – завывает ветер по имени Вардарак. И, похоже, снова начинает рыдать, по крайней мере, мои штаны внезапно становятся сырыми, как будто я полдня гулял в них под моросящим дождем.

– Такой прекрасный! – повторяет ветер. – Голова золотая-золотая, а руки большие и горячие. И голос! Самый красивый голос на свете. Я бы слушал и слушал.

Ну надо же. В голову не приходило, что ветер может вот так взять и влюбиться в человека. По уши! И с первого взгляда. Главное, совершенно непонятно – вот ты влюбился, и что потом? Что с этим делать? В смысле, как действовать? Чего желать? Как вообще в данном случае может выглядеть близость, к которой, по идее, влюбленным свойственно стремиться? Все-таки ветры и люди – существа совсем разной природы. Или нет?..

– С юными ветрами такое часто случается, – говорит мне Нёхиси. – Они не то чтобы принимают желаемое за действительное, скорее невольно путают свойственное некоторым людям внутреннее движение с перемещениями воздушных потоков, и их можно понять, процессы действительно сходные.