Сказки старого Вильнюса

Стоял, прислонившись затылком к холодному металлу ограды. Слушал, как где-то наверху, но не слишком высоко кто-то откашливается. И, неуверенно растягивая гласные, произносит новое слово:

— О-о-о-ке-е-е-а-а-а-ан. — И еще раз: — Океан.

Не выдержал. Рванул в дом, захлопнул за собой дверь подъезда, а потом и квартиры. Повернул ключ, зачем-то закрылся на цепочку, которой сроду не пользовался.

Подумал: хорошо, что Янка сегодня придет поздно. Таким она меня еще не видела.

Вот и не надо.

Несколько минут сидел на кухне, положив руки на стол, а голову на руки. Вдруг понял, что так не пойдет. Встал и распахнул окно.

Там, в пахучей влажной темноте пасмурной сентябрьской ночи, непривычно высокий голос нараспев выговаривал все новые слова.

— Гуд-ки. Тума-а-ан. Вре-е-е-мя. Время.

Ну надо же. Правда, учится. Учится говорить. Интересно, хоть кто-нибудь кроме меня слышит?

Ай, ладно, какая теперь разница.

Взял Янкину губную помаду, встал перед зеркалом. Старательно написал у себя на лбу красные буквы: «Благодарный». Некоторое время испытующе смотрел в ошалевшие глаза своего отражения. Не выдержал, рассмеялся первым. И пошел умываться.

Улица Калинауско K. Kalinausko g. Ну, например

«С виду совсем дряхлая развалина», — думаю я, разглядывая сидящего напротив тощего сутулого старика.

На самом деле ему, скорее всего, едва за шестьдесят, это поколение поголовно выглядит много хуже, чем смели надеяться ответственные за их обработку скульпторы из мастерской Кроноса. Не живые, а дожившие до пенсии. Впрочем, дед, разминающий сейчас сигарету кривыми ревматическими пальцами, похоже, все еще работает — то и дело поглядывает на часы и в целом вид имеет вздрюченный, как человек, опасающийся опоздать на службу. Особого рода напряжение чела в сочетании с тусклым, но цепким взглядом свидетельствует о привычке к систематическому умственному труду. Скорее всего, препод из технического колледжа, осеняет меня, это же здесь совсем рядом, на Басанавичяус, дорогу два раза перейти. Карьеру, понятно, не сделал, студентов сдержанно недолюбливает, как и все остальное человечество, без разбора. Они отвечают ему столь же сдержанной взаимностью, даже прозвища небось никакого не прилепили за все эти годы, ни смешного, ни обидного, просто никто никогда не судачит о бедняге за глаза, настолько он неинтересен. Не злой, на экзаменах не валит, зачеты ставит автоматом, вот и ладно, но благодарности его поведение не вызывает, люди всегда инстинктивно распознают равнодушие и не прощают, даже когда оно им на пользу.

Сюда, в парк, дед, конечно, приходит покурить в перерывах между лекциями. Теоретически, он мог бы курить во дворе колледжа, но коллеги-преподаватели, те, что помоложе, неодобрительно косятся, и хотя вслух ничего не говорят, дед и сам понимает — как-то нехорошо при молодежи, даже если молодежь сама вовсю дымит в уборной на первом этаже, презрев административные запреты.

Я исподтишка разглядываю старика — сигареты обычно хватает на семь-восемь минут, а с развлечениями в парке, прямо скажем, не очень, и лишь наличие двуногих бескрылых ребусов помогает скоротать время.