Сказки старого Вильнюса

И она совершенно права.

Когда Ася остановится на углу и обернется, чтобы помахать мне на прощание, меня уже не будет, и она решит, что я успел свернуть в какой-нибудь проходной двор, чтобы сократить путь.

Будем считать, так оно и было.

По улице Швенто Игното идет высокий загорелый старик с коротко стриженными белоснежными волосами и густыми угольно-черными бровями. На нем белые льняные штаны и ярко-красная куртка, рядом на поводке семенит крошечный йоркширский терьер. Почти поравнявшись со мной, старик поднимает глаза и, охнув, прижимает ко рту руку с поводком. Возмущенная его небрежностью собачка пронзительно тявкает.

— Расоля, — говорит старик. — Расоля, птичка моя, откуда ты здесь взялась?

— Считай, что с неба свалилась, — кокетливо улыбаюсь я и протягиваю для поцелуя маленькую узкую руку, обтянутую шелковой летней перчаткой.

Улица Швенто Йоно Šv. Jono g. Фонарщик

Я говорю:

— Мне всегда мало того, что есть.

Лорета говорит:

— Цок-цок-цок.

То есть Лорета сейчас не говорит ничего, а просто идет рядом, тонкая и темная, как дополнительная тень, стучит по тротуару невысокими, но звонкими каблучками.

Я говорю:

— Мне вечно недостает того, чего нет и быть не может. Всего несбыточного и невозможного сразу. И одновременно каждой малейшей детали его. И даже не то чтобы именно мне. Как будто внутри меня жадная, вечно голодная черная дыра. И ей неймется. А мне поневоле приходится разделять ее чувства, потому что она все-таки не где-то далеко, а именно во мне. У черной дыры есть удобное вместилище — я. А у меня — ее неудобный голод. Такой нелепый симбиоз.

— Цок-цок-цок-цок-цок, — сочувственно отвечает моя тень. То есть Лорета.

Я говорю:

— И в то же время всего того, что есть, мне, получается, толком и не надо. То есть, конечно, если уж оно все равно есть — ладно, пусть будет. Беру. Отнимут — огорчусь. Сколько раз что-то терял, всегда огорчался. Но, знаешь, как-то невсерьез. Глубоко не задевало. Даже когда мама умерла. Может быть, потому, что никакой глубины во мне вовсе нет. Вместо глубины у меня голодная черная дыра, алчущая только того, чего быть не может и, следовательно, никогда не будет. И я так занят ее проблемами, что на собственные, знаешь, как-то не остается ни сил, ни внимания. Когда приходит беда, оно даже к лучшему, но в последнее время в жизни моей не сказать чтобы много бед. Сплошные радости, вернее, то, что могло бы стать радостью, если бы я умел ее ощутить. Но нет. Я этак, знаешь, деловито про себя отмечаю — о, сейчас есть веский повод обрадоваться — и все. У меня дыра, у дыры голод, мы заняты, дорогой реальный мир, завари нам чаю, положи в буфет пирожки, а теперь, пожалуйста, закрой дверь с той стороны, оставь нас в покое.

Лорета говорит:

— Ну, например?

И я вздрагиваю, потому что уже привык считать ее своей дополнительной тенью. Глупо с моей стороны, какая же она тень. Высокая, румяная теплокровная девица, просто в длинном черном пальто с капюшоном. Кто угодно такое может надеть.

Я переспрашиваю:

— Что именно — «например»?

Лорета говорит:

— «То, чего быть не может» — это слишком абстрактно. Чего именно ты все-таки хочешь? Ладно, не ты, дыра. Что ей нужно? Вот прямо сейчас? Приведи хоть один пример.

Я отвечаю:

— Да говорю же, абсолютно все, чего не может быть. Без разницы.

Но тут же понимаю, что это не пример. А еще одна абстракция. Лорета — хорошая тень, вон как каблуками цокает, еще и разговор способна поддержать, ни у кого больше такой тени нет. Ради нее следует постараться.

И я говорю: