Сказки странствий

Немец пил, деликатно обтирал губы, а потом опять начинал говорить, и Алёша, хоть и не понимал всего, но чувствовал главное: боль, исходившую от его слов. Боль оттого, что дом, и город, и деревья в цвету – всё осталось там, позади. А в настоящем – только война…

Шло время. Все снимки пересмотрели, и не один раз. Алёша надеялся, что немец уйдёт, и желал этого всей душой, но тот всё сидел и сидел. Он уже понял, что русский не станет стрелять: ни в лицо, ни тем более в спину. Солнце клонилось к закату, над головами обоих тоскливо жужжали мухи.

Наконец, фриц поднял голову.

– Я идти, – тихо сказал.

– Топай давай, – незлобно отозвался Алёша.

Немец подал ему часть фотографий.

– Нет, не возьму, – отказался.

Он понимал, что за любовные отношения с фрицем командир не похвалит. Тот понял и не настаивал. Повернулся и нехотя полез прочь…

Алёша долго сидел один. Прислушивался к тишине, к звону цикад, а потом вдруг пожалел, что не взял фото: ту, с фрау и её головой. «Ну да ладно, – подумал, – Маринка увидит…»

Когда стемнело, подошли свои. Алёша сказал командиру, что видел немца и что наступление на деревушку – это обманный манёвр.

– И где же немец? – спросил командир.

– Ушёл, зараза, по голове меня стукнул и был таков.

– Упустил?

– Упустил.

– Ну и растяпа…

И дал пять суток на гауптвахте.

Алёша отбыл наказание, вышел, помылся и вернулся в роту. В первый же день у одного из солдат увидел потёртые фотографии: немецкий город, фрау с высоко поднятой головой.

– Откуда? – спросил.

– Да фрица подстрелил, а у того и посыпались. Видать, в кармане носил.

Алёша бережно собрал фотографии, перевязал тесьмой. «Не стреляйте, – подумал. – Как не стрелять? Война есть война…»

За что воюют солдаты

Синий вечер. У солнца – острые лучи, бьющие из-за горизонта: оно идёт спать. В воздухе запах травы, высушенной и не скошенной, – некому косить. Да и незачем: всю живность давно съели, а жители деревень разбежались подальше от линии фронта.

Валентин повернулся и посмотрел на Петьку. Тот не следил, как садится солнце, а скрючился на дне окопа и прикрыл глаза.

– Петруха, спишь, что ли?

– Не сплю. Думаю.

– И чего думаешь?

– Лапши хочу с бараниной. И огурцов солёных.

– Нашёл, о чём мечтать! А вот я…

И началось обычное: что съест каждый из них в первую очередь, когда кончится война.

Война! Проклятая, мерзкая, дышащая запахом гари; голодная, гадкая, с вшами, которые до боли кусают по ночам. С предчувствием смерти и страхом, который то появляется, то исчезает.

«Зачем? – думал Валентин, когда они с Петькой обсудили все умопомрачительные блюда, даже поспорили немного о том, чья жена лучше запекает курицу в печи, и утихомирились, наконец. – Зачем? Разве для этого родились, чтобы быть убитыми, втоптанными в грязь, и чтобы руки и ноги наши растаскивали дикие звери по ночам?» Он видел, что происходит с погибшими, которых не успели похоронить: одичавшие собаки подбирались с наступлением темноты и утоляли свой аппетит.

Он опять взглянул на Петра: тот задремал. Валентин присел рядом, притулился к нему и тоже закрыл глаза. Минуту-две сидел, затихая, а потом по какой-то неизвестной причине почувствовал, что именно в нём, в плече друга, сошлись и вопрос, и ответ. Зачем? Да чтобы вернулся Петька к семье и съел свою лапшу с бараниной.

– Ох! – шумно кричал он на следующее утро, когда командир приказал перебраться на другой берег, а переправу так и не навели: дескать, неглубоко!

Неглубоко-то неглубоко, а вода холодная! Пусть и лето, а вот так, поутру, сигануть! Ну да ладно, вышли – сели сушиться.

– Давай котелок, за кашей схожу, – пробасил Петька.

Валентин достал котелок, смахнул пыль и, пока Петька ходил, неторопливо снял сапоги, выжал воду из портянок и разбросал на кустах просушить. Штаны тоже развесил, а вот гимнастёрку снимать не стал: неподалеку сновали сёстры из медсанбата и то и дело поглядывали в сторону бойцов. Когда Пётр вернулся, гремя не доверху наполненными котелками, он взял одежду друга и развесил тут и там.

– Лучше б переправу построили, чем вот так, в мокром…

– Да ладно, спешить некуда. Всё одно…

– Что – одно?

– Погибнем все, вот что, – грубо ответил Пётр.

– Погодь, браток, – пресёк его Валентин. – А как же курица? Баба твоя запечёт, а тебя и след простыл…

Пётр улыбнулся:

– Так что, за курицу воевать?

– Не за курицу, а чтоб жену не огорчать. Ей твоя похоронка на кой нужна? Печку растапливать, что ли?

Так, переговариваясь, доели кашу, полежали немного, а потом Валентин, как младший, понёс котелки к реке. Впрочем, обычно мыли по очереди. Но ему нравилось сидеть у воды, чистить песком ложки, чтоб до блеска, и при этом мирно глядеть вокруг. Вроде как нет войны: просто, тихо, спокойно… По ряби реки рыбёшка мелкая прыгает, там – сом проплывает; сома-то не видно, да только Валентин знает, что пузыри такие – от него, толстопузого. Сидел, улыбался, душой отдыхал.