Сказки темного города. Соната

Пересыпав ягоды мне в ладонь, он едва улыбнулся, явно видя в моих глазах ноты настороженного состояния.

– Ты тряслась так ночью, что мне пришлось согревать тебя таким образом…обернувшись в волка, – проговорил он.

– Спасибо, – тихо ответила я, опустив глаза под его пристальным взглядом, затем посмотрела на него и спросила, – а ваш волк…он – это вы, или он как отдельная сущность?

Радан усмехнулся.

– Он – это я. Только словно в другом мире. Мире, где правят животные.

– Ваш волк, он такой…красивый. – проговорила я и почувствовала, как меня снова начинает пробирать то абсурдное в данной ситуации чувство симпатии и женского интереса к этому мужчине.

– Ты первая ведьма, которая говорит мне такие вещи, – хмыкнул он. – Обычно я слышал в свой адрес не слишком лестные слова.

– И много подле вас было ведьм? – повела я бровью. – Таких, которым вы нравились?

Радан враз стал серьезным. Стальной взор, и я поняла, что снова говорю то, что ему не по нраву.

– Мы не завязываем отношения с ведьмами, – строго бросил он мне в ответ.

– Почему? – не унималась я, поскольку правда не знала почему вервольфы и ведьмы всегда так настороженно относились друг к другу, ведь эту сторону отношений в нашем ковене никто никогда не озвучивал, это всегда называлось одним словом «табу». – Идрис рассказывала, что в ее семье был случай, когда вервольф женился на ведьме. Портрет ее до сих пор висит у них над камином в доме, хотя и заведено убирать такую память об умерших на чердак.

– Эфириаль. Да, ее феномен знают все наши от мала до велика. Но она – исключение. В основном ведьмы приносили нашему народу лишь головную боль. Причем независимо от того, были ли это светлые, или же темные. Это не запрещено, но мы стараемся не заводить постоянных отношений с вами.

– Это почему еще?

– От вас непонятно что можно ожидать, и вы редко принимаете природу вервольфов, соглашаясь на обращение. Очень часто ведьмы в тяжелые моменты становились на сторону своих, предавая наших. А самое главное – вы не умеете хранить верность, – повел он бровью.

– Что за чушь? – удивленно вскинула я брови.

– Хорошо, сколько в вашем ковене пар, которые не завели себе интрижку на стороне? При дворе допустим.

– Я…не знаю, – пожала я плечами, хотя прекрасно знала из рассказов тетки, что придворные не отличаются постоянством связей, даже если заключенные брачные союзы на первый взгляд и достаточно крепкие.

Мама. В какой-то момент я нахмурилась, вспомнив ее историю, и поняла, что, возможно, вервольф и прав. У всех в тех семьях, которые я знала, были действительно любовники у женщин и любовницы у мужчин. И мало кто это скрывал.

– Вы, наверное, правы, – сухо бросила я в ответ. – Я сама выросла в тени того, что сделала мать. И столько лет жила в недомолвках со стороны отца. Почему он не задал вопрос о том, его ли я дочь, кому-то из вервольфов раньше? Вы же ему сказали, что я его ребенок. Так почему нельзя было сделать этого раньше?

Радан повел бровью, затем сдержанно ответил:

– Никто ему бы не сказал этого. Даже я сделал это из злости, зная его историю. А так…ни один из вервольфов никогда не откроет никому тайну происхождения. Это табу. По той же причине, по какой и ваши предки не открывают завесу того, кому принадлежит кровь в венах у ребенка. Наше чутье исключительно для нашего народа и не более того. Мы не помогаем в таких вопросах. Чистота отношений находится исключительно в ваших руках, и рожденные дети не должны страдать от того или иного поступка.

– А откуда вы все знали?

– Стражники Кириана имеют слишком длинные языки, – ответил сдержанно Радан.

– И что они говорили? – мой голос дрогнул, настолько стыдно мне было спрашивать у этого мужчины такие нюансы, касающиеся моей жизни.

– Не более того, что знаешь ты сама, – в голосе вервольфа отчетливо послышались успокаивающие нотки, словно ему было не все равно то, что я смотрю на него, едва сдерживая слезы, которые предательски начали набегать на глаза при мысли о родителях.

– А вы…что бы вы сказали о поступке моей мамы? – я вскинула голову и сомкнула дрожащие губы, ожидая ответа.

Радан молчал с четверть минуты, затем проговорил: