Сказки тетушки Магды (СИ)

Тим приподнялся на локте… Вошедший был высок ростом и, наверное, важен чином – вон как вытянулся перед ним стражник. Серый, совсем простой, но добротный костюм, длинная дворянская шпага на богатой перевязи… темные кудри тщательно приглажены… хмурые темные глаза – такие знакомые. Тим вскочил:

Колин?!

Вставай, - повторил тот. – Живо.

Ты….

Молчи. Иди за мной.

Молча, быстро Колин вел его коридорами тюрьмы, и встречавшиеся в коридоре стражники отдавали им честь. Потом ударило по глазам яркое солнце, оглушил гомон городской улицы...

- Но, ваше сиятельство, - выскочил вслед за ними толстенький, лысый человек. – А как же… ведь следствие же…

- Пошел вон, - сквозь зубы проронил Колин.

- А если его сиятельство князь…

- Скажешь – я забрал. Пошел!

У ворот, распахнувшихся с отвратительным лязгом, стояла карета… богатая, запряженная четверкой карета с кучером… и – княжеский герб на дверцах.

Тим покосился на Колина.

Кучер поспешно соскочил с козел, распахнул дверцу:

Прошу, ваше сиятельство…

Так же молча Колин ухватил Тима за шиворот, как котенка, зашвырнул в карету. Уселся сам. Приказал коротко:

К Восточным воротам.

Дверца захлопнулась, карета рванулась прочь.

Какое-то время они молчали. В окошко проплывали улицы города; мелькнуло здание ратуши, Главная сцена…

Ваше сиятельство… - наконец, решился Тим. – Это правда? Вы – сын князя?

Помолчи, пожалуйста, - устало приказал – нет, попросил – Колин. – Мне сейчас только твоих расспросов не хватает.

Ваше сиятельство…

Идиот. Просил ведь, как человека, просил – исчезни. Нет, еж тебя побери, гордые мы! Кретин. Много радости было бы потом дружкам твоим тебя из тюрьмы ждать.

Я тебя не просил меня спасать, - вспыхнул Тим, забывая о том, кто перед ним, - прежний Колин, собутыльник, выглянул на мгновение из строгого, красивого незнакомца.

Но тот не обиделся.

А с ножом в брюхе лежать хочешь? Или на каторге гнить?

Может, они обознались? – грустно и глупо спросил Тим. – Может, им не я был нужен? Ну, что с меня взять – пару медных грошей или драные штаны?

Ты, парень, ты, - устало «успокоил» его Колин. – И ни к черту не сдались им твои штаны. Им ты нужен был.

Что ты знаешь? – Тим пристально посмотрел на княжича.

Ты мне лучше вот что скажи, приятель: ты с каких лет умеешь Словом владеть?

Чем? – не понял Тим.

Слова сплетать. Когда учился, где, у кого?

Нигде, - быстро проговорил Тим. – Сам.

Не врешь?

…. А он и не смог бы соврать, даже если бы захотел. Оборотная сторона дара – неумение врать. Или уж молчать, на крайний-то случай. Он, бездомный мальчишка, шатающийся по стране, мог стянуть пирожок с лотка торговца, мог просить милостыню, но вот соврать пожалостливее – так, чтоб поверили да пожалели – не мог. За это били – и хозяева, которые желали знать, не воруют ли слуги, и слуги, тянущие все, что плохо лежит, у хозяев. Прибился потом к монастырю – но били и там, и Тим сбежал, едва наступила весна.

Дар обращаться со словом он почуял в себе, когда ему минуло двенадцать. Той весной его рано стала тянуть к себе дорога – он и прежде с трудом высиживал зиму, и лишь сильные морозы заставляли его искать пристанища. Соки земли пошли в ход, все бурлило, такая стояла оттепель – серая от подтаявшего снега. И он, босой, стоящий на прогалине в зимнем еще лесу, и во весь голос орущий только что сочиненную песню. Она ни о чем была, песня, но Тим – или ему показалось? – увидел, как, словно отзываясь его словам, из-под земли проклевываются побеги подснежников.

Он научился уговаривать огонь и воду, обращаться к зверям и птицам. Хуже давалось умение разрушать – а пришлось однажды, когда в одной из деревень его обвинили в потраве скота, связали и посадили под замок – до приезда старосты. Ночью Тим уговорил веревки ослабнуть, а щелястую дверь – не скрипеть. Щеколду он отодвинул сам. За ночь он отмахал несколько миль, а на рассвете наткнулся на фургон бродячих актеров.

Но даже среди этих людей, привычных ко всякому и со всяким, даже среди тех, кто становился ему родным по духу, Тим так и не смог стать своим. Труппа привыкала к нему – и он уходил. Уходил – после спектаклей, за которые их гнали взашей, потому что Арлекин не мог врать. После песенок, которые рвались из него, когда он видел лживых, спесивых старост и угодливых казначеев. Правда вылетала из него, и это оборачивалось мученьем для него и проклятьем для его спутников.

А молчать он не мог. Однажды, перед одним из спектаклей, актеры спрятали его в фургоне. Он сам попросил для верности связать ему руки и заткнуть рот. Спектакль отыграли на ура. А когда стихли аплодисменты и стали расходиться зрители, в фургоне актеры увидели горячего, беспамятного мальчишку. Когда его развязали, он бормотал что-то невнятное – без перерыва, без остановки. Наутро, выхлестнув из себя горячечный бред, проснулся – как новенький.

За что Боги наградили его этим проклятием?

Я не умею врать… - прошептал Тим.

Вот именно, - так же тихо проговорил Колин. – Представляешь, сколько народу хотят тебя получить? В свои руки, не обязательно чтобы убить – но чтобы держать при себе.

Зачем? – глупо спросил Тим.