Сказки века джаза (сборник)

Кайс еле заметно вздрогнул, но от Лоис это не ускользнуло.

– Ох, – быстро сказала она, – извини, просто сейчас для разговоров уже нет запретных тем!

– Может, так и лучше…

– О да, много лучше. Ну что же, вот и все, Кайс. Я просто хотела объяснить, почему я могла показаться тебе слегка равнодушной на службе…

– Я не шокирован, Лоис, я все понимаю лучше, чем ты думаешь. Мы все через это проходим. Но я знаю, что все в конце концов придет в норму, дитя мое. Дар веры, который есть и у тебя, и у меня, укажет нам верный путь.

Говоря это, он встал, и они снова пошли по аллее.

– Я хочу, чтобы ты иногда молилась и обо мне, Лоис. Я считаю, что твои молитвы будут именно тем, что мне нужно. Потому что я думаю, что мы очень сблизились за эти несколько часов.

Ее глаза неожиданно блеснули.

– О да, да! – воскликнула она. – Я чувствую, что ты мне ближе всех в этом мире.

Он неожиданно остановился и указал на обочину аллеи:

– Мы можем… займет всего минуту..

Это была Пьета, статуя Непорочной Девы в человеческий рост, установленная в полукруге камней.

Чувствуя себя немного неловко, Лоис упала на колени рядом с братом и безуспешно попыталась произнести молитву.

Но не успела она вспомнить и половину текста, как он уже поднялся и снова взял ее под руку.

– Я хотел поблагодарить Ее за то, что Она подарила нам этот день, – просто сказал он.

Лоис почувствовала комок в горле, и ей захотелось как-нибудь дать ему понять, как много это значило и для нее. Но нужные слова не приходили.

– Я всегда буду помнить, – продолжал он, и его голос слегка задрожал, – этот летний день и тебя. Все прошло так, как я и ожидал. Ты такая, как я и думал, Лоис.

– Я ужасно рада, Кайс.

– Видишь ли, когда ты была маленькая, мне посылали твои фотографии: сначала ты была совсем малышкой, затем уже ребенком в гольфиках, играющим на пляже с совочком и ведерком, а затем, совсем неожиданно, ты стала задумчивой маленькой девочкой с чистыми, любознательными глазами, – я часто думал о тебе. У каждого мужчины должен быть кто-то живой, ему не безразличный. Я думаю, Лоис, что старался удержать рядом с собой твою маленькую чистую душу – даже в те моменты, когда суета полностью захватывала меня и любая мысль о Господе казалась сущей насмешкой, а желание, любовь и миллион других вещей вставали передо мной и говорили: «Ну же, посмотри на нас! Смотри, мы и есть Жизнь! А ты к нам поворачиваешься спиной!» Все время, пока я шел сквозь эту тень, Лоис, я всегда видел твою детскую душу, чистую, непорочную и прекрасную, порхающей впереди меня.

На глазах Лоис показались слезы. Они подошли к воротам; она оперлась на них локтем и энергично терла глаза.

– А затем, дитя мое, когда ты заболела, я встал на колени и попросил Господа пощадить тебя для меня, потому что тогда я уже знал, что мне нужно больше; Он научил меня хотеть больше. Я хотел знать, что ты ходишь и дышишь в одном со мной мире. Я видел, как ты растешь, как твоя чистая невинность сменяется пламенем, которое светит другим слабым душам. А еще мне захотелось когда-нибудь посадить на свои колени твоих детей и услышать, как они зовут старого сварливого монаха дядюшкой Кайсом. – Он почти смеялся, говоря это. – Да, Лоис… Затем я просил у Бога еще и еще. Я просил Его сделать так, чтобы ты писала мне письма, я просил у Него места за твоим столом. Я ужасно много хотел, Лоис, дорогая моя.

– И ты все получишь, Кайс, – всхлипнула она, – ты же знаешь, скажи сам, что знаешь. Я веду себя, как девчонка, но я не могла себе представить, что ты такой, и я – о, Кайс, Кайс…

Он мягко похлопал ее по руке:

– А вот и конка. Приезжай еще, хорошо?

Она взяла его за щеки и, потянув его голову вниз, прижалась своим заплаканным лицом к его лицу:

– О Кайс, брат мой, однажды я расскажу тебе…

Он помог ей подняться на подножку и увидел, как она помахала ему платком и широко улыбнулась; водитель щелкнул бичом, и конка тронулась. Поднялась дорожная пыль – она уехала.

Еще несколько минут он простоял на дороге, держа руку на ручке ворот, а губы его сложились в полуулыбку.

– Лоис, – произнес он вслух и сам удивился, – Лоис, Лоис…

Позже проходившие мимо послушники заметили, как он преклонил колени перед Пьетой и все еще стоял там, когда они возвращались обратно. До самых сумерек, когда склонившиеся над ним деревья начали свои неспешные разговоры, а цикады в покрытой росой траве завели свои ночные песни, стоял он там.

VII

Клерк в телеграфной будке Балтиморского вокзала сквозь зубы поинтересовался у другого клерка:

– Чт’ т’кое?

– Видишь ту девушку… нет, во-о-н ту, красавицу с большими черными мушками на вуали? Ну вот, уже ушла. Ты кое-что пропустил.

– А что такое?

– Да так, ничего особенного. Если не считать, что она чертовски красива. Приходила сюда вчера и отправила телеграмму какому-то парню, чтобы он с ней встретился. А минуту назад пришла с уже заполненным бланком, встала в очередь, чтобы отправить, вдруг передумала – или что там ей пришло в голову, не знаю – и неожиданно порвала бланк!

– Н-да…