Сказки врут!

— Нет! — резко и твердо. — Или ты не понимаешь, что на кону? А Ас-с… Настюха твоя все поймет. Потом.

Настюха ничего понимать не желала и попросту отключилась, так и не узнав, чем кончился этот разговор.

Когда я проснулась, в комнате никого уже не было, и меня это даже порадовало. Правда, ненадолго: опять разболелась голова. Но на этот раз боль не сопровождалась пугающими картинками и провалами во тьму — обычная такая головная боль, как после трудного рабочего дня или бессонной ночи.

— О, ты уже не спишь? — заглянул в комнату Антон. — Хочешь… Чего-нибудь хочешь?

— Чего-нибудь — нет. Только пить. А омлета, боюсь, мне не оставили.

— Обижаешь!

Охотник умчался на кухню, а через минуту вернулся со стаканом минералки и тарелкой.

— Ну и-и?

Омлет был очень вкусный, несмотря на то что давно остыл. Повезло все-таки Ксюше, да…

— Настя, знаешь, что я подумал?

— Что?

— Ну мы с тобой теперь вроде как не чужие. — Антон смутился, но краснеть не стал. Жаль, у него это так мило выходит. — Ле Бон, конечно, ничего такого не говорил, но… В общем, я решил, что ты мне теперь как бы сестра… Двоюродная. Или троюродная. Дашь мне свой номер? А я тебе свой запишу. Созвонимся потом как-нибудь. Может, в гости к нам выберешься. На Хортицу съездим, там красиво, тебе понравится…

Нет худа без добра: вот я и братом обзавелась.

Хорошо, что Антон решил таким образом трактовать этот кровный бартер, а то Ксюшка-то у него наверняка ревнивая. Искусает еще, а мне не слишком хочется потом прививки от ложной ликантропии делать и полгода лысой башкой отсвечивать.

— Ты чему улыбаешься?

— Ничему, Антош. Просто так. А Серый где?

— Он… Они с Соколом там, в комнате. Разговаривают. Позвать?

— Нет, не нужно, — решила я. — Пусть общаются, раз есть о чем.

— Ле Бон сказал, чтобы ты одна не оставалась…

— А ты со мной не посидишь?

— Я посижу, если не возражаешь, — сказала от двери Нат.

Она неспешно приблизилась к нам, положила руку на плечо охотника:

— Иди, Антоша. А мы тут… О своем, о женском.

Что-то изменилось в ней. Синие глаза уже не казались такими яркими и будто поблекли, веки припухли, заметнее стали тянущиеся к вискам тоненькие лучики морщинок.

— Наташ, что случилось? — спросила я, когда новоявленный братец вышел из комнаты.

— Ох, Настя. — Она не присела — буквально упала рядом. — Настенька…

И вдруг разрыдалась, порывисто прижав меня к груди.

— Спасибо тебе. Спасибо, — слышала ее негромкие всхлипывания. — Милая моя, хорошая, спасибо.

Я оторопело молчала, не понимая, чем вызвала эти слезы и за что удостоена горячих благодарностей. Пусть успокоится, тогда сама объяснит.

— За Сокола, Настя, за него… — Она начала рассказывать еще до того, как иссякли слезы, и я с трудом разбирала слова. Но еще меньше понимала их смысл. За Сокола? Спасибо? — Ле Бон сказал… Сказал, что шансы были минимальные. Ты должна была просто подойти к нему и… А ты сдержалась, смогла. Спасибо.

— Наташ, я…

Я этого не сделала бы. Никогда. Но мне не позволили договорить.