Сказки Золотого века

Когда все было готово к отъезду и был назначен день для прощального вечера у Кукольников, 9 августа, Глинка получил письмо от матушки, конечно, узнавшей о том, что сын ее собрался не в Италию, а в Малороссию с семейством Керн. Евгения Андреевна и прежде выступала против его сближения с Екатериной Керн, теперь же решительно позвала сына к себе в Новоспасское, правда, выказывая лишь желание увидеться с ним. Вероятно, Глинка не утаил от матери о своем намерении вступить в тайный брак с Екатериной Керн, на что благословления от нее, конечно, не мог получить, кроме предостережний и возражений.

- Что ж, - сказал он, - мне в пути придется свернуть в Новоспасское, а затем приеду к вам прямо в Лубны.

- А ведь и мы заедем в Тригорское, прежде чем направиться в Лубны, - легко согласилась Анна Петровна. - Жаль только, что вы, Михаил Иванович, не посетите с нами могилу Пушкина в Святогорском монастыре.

- Что делать? Обязанность перед матушкой разлучает нас, но ненадолго.

Но Екатерина не сумела скрыть своего огорчения: взлелеянные вместе за лето планы рушились. Евгения Андреевна ведь может и запретить сыну ехать в Лубны, а он ей послушен во всем по мягкости характера и сердца. И, возможно, впервые испытала досаду на него, взрослого мужчину, 36 лет, который не может распорядиться самим собой по собственному усмотрению и желанию.

- Боюсь, это не к добру, - проговорила Екатерина; порывистая в минуты волнения и беспокойства, она вольно или невольно выказывала все изящество телодвижений молодой женщины и достоинство личности, когда у нее проявлялось даже чувство превосходства. - Вы все еще ребенок. Вы взрослое дитя. Это прелестно, слов нет.

- Впервые вижу, как вы сердитесь! - с восхищением воскликнул Глинка.

- Я не сержусь, я боюсь, что не увижу вас больше.

- Это уж слишком, - заметил он, слегка хмурясь.

- Вы рассказывали, как возвратились в Россию переменить паспорт, чтобы снова уехать, поскольку сердечная склонность влекла вас в Берлин. Но, заехав в пути в Петербург без необходимости, загляделись на хорошенькую девушку...

- Это жестоко попрекать меня моим несчастьем, - обиделся Глинка.

- Я не попрекаю вас, я страдаю за вас. И из-за вас. И вот грозит разлука - у самого порога, когда собрались мы ехать все вместе. Зачем же все было затевать?

- Все затеяно как раз очень хорошо. Это не то, что увезти девушку за границу с намерением тайно обвенчаться, - пошутил Михаил Иванович.

- Да, конечно, - невольно рассмеялась Екатерина. - Вы милы, вы благородны, не любить вас невозможно. Но отчего вам всегда грустно, и несчастия преследуют вас?

- Что грустно, нет беды, здесь музыка. А быть счастливым мудрено в наш век.

- А вот мама и Александр Васильевич счастливы, вопреки неблагоприятным обстоятельствам. Они сумели, по выражению мамы, выработать свое счастье. А нам, боюсь, не дано.

Это была размолвка, впечатления от которой, верно, долго преследовали как Глинку, так и Екатерину Керн.

Однако на прощальном вечере у Кукольников Глинка пел с необыкновенным одушевлением, по его собственному признанию, пела вся братия, играя роль Хора, кроме фортепиано, был квартет с контрабасом и довольно много гостей, кроме приятелей и родных, были приглашены артисты и литераторы. Прощание с Петербургом вышло впечатляющее, точно Глинка уезжал в южную Россию надолго.

На другой день Глинка выехал из Петербурга. В Гатчине он съехался с Екатериной Керн и с ее матерью. "Я проводил дам до Катежны, - вспоминал впоследствии Глинка, - где мы расстались; они поехали на Витебск, а я на Смоленск.

Приехав к матушке, я начал обдумывать свои намерения; паспорта и денег у меня не было". Об объяснениях с матушкой ни слова. Очевидно, Евгения Андреевна хотела, чтобы он уехал за границу, не одобряя его поездки в Лубны. В сентябре Глинка возвратился в Петербург и поселился у Кукольников. Оставалось, по крайней мере, осуществить честолюбивые планы в другой сфере - завершить новую оперу "Руслан и Людмила".

2

На вечере у художника графа Ф.П.Толстого, в то время, когда в зале раздавались музыка и веселый говор, рассказывают, гости нашли Брюллова в угловой комнате, за письменным столом. Перед ним лежал лист писчей бумаги, на которой был начертан эскиз пером. Карл Павлович делал на бумаге чернильные кляксы и, растирая их пальцем, тушевал таким образом рисунок, в котором никто из присутствующих ничего не мог разобрать.

- Что вы делаете, Карл Павлович? Что это? - зазвучали вопросы.

Брюллов поднялся, вскинул голову и вдохновенно воскликнул:

- Это будет осада Пскова!

- Наконец-то! Ура!

- Вот здесь будет в стене пролом, и в этом проломе будет самая жаркая схватка. Я чрез него пропущу луч солнца, который раздробится мелкими отблесками по шишакам, панцырям, мечам и топорам. Этот распавшийся свет усилит беспорядок и движение сечи.

- О, конечно! Это будет великолепно!