Сказки Золотого века

 Но какой же вывод следует из этого для Барантов? "Очень важно, чтобы ты узнал, не будет ли затруднений из-за г. Лермонтова, - писала госпожа Барант мужу. - ...Поговори с г. Бенкендорфом, можешь ли ты быть уверенным, что он выедет с Кавказа только во внутреннюю Россию, не заезжая в Петербург. Справься, возвратили ли ему его чины. Пока он будет на Кавказе, я буду беспокоиться за него. Было бы превосходно, если бы он был в гарнизоне внутри России, где бы он не подвергался никакой опасности..."

Какая гуманность, но при этом своя рубашка ближе к телу, то есть карьера сына, и ради этого пусть русский поэт служит в весьма удаленном от столицы гарнизоне. Госпожу Барант можно понять, но как понять графа Бенкендорфа, который полностью разделял ее беспокойство за сына, но отнюдь не разделял ее беспокойство за Лермонтова, который на Кавказе ежечасно подвергался опасности.

Николай I при всем своем внимании к чете Барантов скорее всего не хотел, чтобы их сын вернулся в Россию, - зачем ему еще какие-то новые происшествия с заносчивым французом? Не слушая ни графа Бенкендорфа, ни чету Нессельроде, царь позволил Лермонтову приехать в отпуск в Петербург, как и Алексею Столыпину, а ранее был предоставлен отпуск Сергею Трубецкому, который по каким-то причинам, а скорее всего из-за раны не сумел им воспользоваться вовремя, но, прослышав о смертельной болезни отца, выехал в столицу без надлежащих бумаг.

Проезжая через Москву, Лермонтов разминулся с бабушкой, уехавшей в Тарханы, о чем он узнал, лишь приехав в Петербург. Он пребывал несомненно в раздумьях о той, видеть которую ему запретили и перед которой он невольно чувствовал вину, и он мысленно обращался к ней в "Оправдании":

Когда одни воспоминанья
О заблуждениях страстей,
Наместо славного названья,
Твой друг оставит меж людей

И будет спать в земле безгласно

То сердце, где кипела кровь,
Где так безумно, так напрасно
С враждой боролася любовь,

Когда пред общим приговором

Ты смолкнешь, голову склоня,
И будет для тебя позором
Любовь безгрешная твоя, -

Того, кто страстью и пороком

Затмил твои младые дни,
Молю: язвительным упреком
Ты в оный час не помяни.

Но пред судом толпы лукавой

Скажи, что судит нас иной
И что прощать святое право
Страданьем куплено тобой.

4

Приехав в Петербург, Лермонтов отправился по новому адресу бабушки на Шпалерной улице, где она сняла отдельный дом за оградой как бы вдали от городского шума. Его встретила прислуга.

- Где же бабушка? - у всех веселые лица, значит, ничего страшного не произошло.

- Уехала.

- Куда?

- В Тарханы.

Войдя в гостиную, убранному по-старинному, с фамильными портретами, Лермонтов словно перенесся в Тарханы, но здесь же, рядом с дорогими его сердцу портретами его матери, отца и бабушки, висел портрет корнета лейб-гвардии Гусарского полка. Как скоро жизнь становится воспоминанием, обнаруживая, как в зеркале, драгоценные черты. Он вошел в комнату, где нашел свой письменный стол, книги, картины, словно он прежде здесь жил. На столе лежала новая книжка - "Стихотворения М. Лермонтова", только что выпущенные в свет.

Но тут раздались голоса, Лермонтов вышел из кабинета. То прибежали Шан-Гирей и Дмитрий Столыпин, узнавшие об его предстоящем приезде от Монго-Столыпина, который приехал еще вчера. Вскоре подъехал сам Монго с последними петербургскими новостями, среди которых главной новостью был бал у Воронцовых-Дашковых, не обычный, а ежегодный, особенно пышный среди масленичных празднеств, для избранных, с участием государя императора, императрицы и великих князей.

Монго-Столыпин привез приглашение Лермонтову на бал.

- Ты уже был у них?  - на вопрос Лермонтова Столыпин важно кивнул, но промолчал. - Как тебя встретила графиня?

- Признаться, она больше радовалась твоему приезду, Мишель, чем моему, - истины ради проговорил Столыпин.

- Это естественно. Со мною она говорила бы о тебе.

- Нет, Мишель, твой приезд - событие, как и книжка твоих стихотворений.

- В книжке ничего нового, - с горьким чувством заметил Лермонтов.

- Твои стихи до сих пор переписывали и с журнальных публикаций, а собранные вместе, говорят, производят удивительно сильное впечатление. Даже я открыл и зачитался.

Лермонтов громко расхохотался, на что сразу отреагировали Шан-Гирей и Дмитрий, решив, что могут вмешаться в разговор кавказских офицеров.