SkazkiStarogoDomaMobil

На этой фразе переводчица бесследно растворилась в пространстве, оставив подопечных в состоянии шокового изумления, переходящего в тихое помешательство. Первыми очнулись те, кто сообразил, что дело пахнет сенсацией и будет о чем порассказать в узком кругу, вернувшись домой. Однако, прибыв в полном составе на место рекомендованного культурного события, быстро убедились, что сенсация не состоялась. Шемякинская гордость была на месте, анановская тоже, но только совсем не в том виде, которое рисовалось воображению. Кто же мог знать, что переводчица говорила о ювелирных пасхальных имитациях в стиле Фаберже, созданием которых Ананов и знаменит. Да-а, может и знаменит, но явно не в Америке.

Тем временем группа по обследованию Эрмитажа тоже приобщалась к культурному наследию. Вы только не подумайте, что питерские иностранцы это дилетанты во всех отношениях. Совсем нет. Это уже зрелые, опытные, подготовленные почти ко всяким сюрпризам люди и не их вина, что до сих пор их жизненный опыт еще не пополнился пребыванием в Петербурге. В музейных залах они ведут себя как совсем приличные, образованные и культурные люди. Питерского иностранца от любого такого же в другой стране сразу можно отличить по поведению в картинном зале.

Если, например, в Галерее Уфицы или в Лувре он ведет себя как обычный обыватель, то в Петербург прибывает уже глубоко умудренный опытом многочисленных наблюдений и стремится произвести впечатление на местных варваров. Наивный, он еще не догадывается, во что влип. Поведение питерского иностранца перед картиной - это гармоничное сочетание балета и ритуального танца. Все движения взвешены и совершенны. Секундное замирание перед картиной в позе внезапного восхищения, шаг вперед и грациозный наклон к табличке, отступление назад для широты обзора, разглядывание шедевра через кулак, смещение влево, а затем вправо, чтобы определить ракурс без бликов. В конце концов, принимается поза вроде стоящего в оцепенении Мыслителя Родена со скрещенными руками и ногами, из которой пробудить может только зов гида, приглашающего в следующий зал.

Однако гид - переводчица, чудом избежавшая раздвоения личности на набережной, через пару часов прогулки по Эрмитажу начинает с беспокойством поглядывать на часы, а затем о чем-то шепчется со знакомой служащей музея. Та подходит к группе и объясняет, что дальнейшее шествие по сокровищнице возглавит она. Однако поскольку она специалист по древнему миру, то паломничество перемещается в залы древнего Египта. После чего можно будет пообедать. Упоминание о прелестях процесса насыщения желудка вызывает у иностранцев прилив энтузиазма и стремление поскорее покончить с древним миром.

Атмосфера тысячелетий существенно отличается от атмосферы веков. Если наверху вас окружает колорит жизни, то здесь, внизу довлеет смерть. Каменные гробы и погребальные предметы. Боги умерших и ритуалы похорон. Правда среди этого праха новый гид чувствует себя просто великолепно. Сразу видно, что это ее любимая, обожаемая стихия.

Подведя уставших спутников к витрине с мумией, она принялась красочно описывать процесс мумификации в древнем Египте. В речах и жестах гида чувствовалась глубина знания предмета и фанатическая увлеченность ритуалом. Особенно великолепно удавалось детальное описание вскрытия тела и процесса удаления внутренностей. Натуральность лекции была столь велика, что не оставляла места ни для каких других мыслей. Публика начала бледнеть, зеленеть, хвататься за носовые платки и желудочные места на теле.

Гид по-своему расценила изменение в поведении, цвете лиц подопечных как проявление усталости, голода и, быстренько завершив свои откровения, вывела процессию в коридор и оставила их у двери в кафе, искренне пожелав приятного аппетита. Нанесенная ритуалами древнего Египта глубокая психологическая травма, вызывающая судорожные сокращения желудка, совместно с ароматами кухни сделали свое дело. С воплем страдания травмированные бросились к выходу, сметая всех со своего пути. Даже на Дворцовой площади им не пришло в голову остановиться и полюбоваться окружающим ансамблем.

Паническое бегство завершилось только на скамейке в сквере перед Русским музеем, на которую уже почти полноценные питерские иностранцы свалились, изнемогая от потрясения. Тут-то и обнаружила их вышедшая с выставки Ананова и тоже набравшаяся впечатлений вторая часть группы. Встреча напоминала то ли сцену братания раскаявшихся противников, то ли встречу горячо любимых родственников после долгой разлуки. Никто из них и не подозревал в себе такую широту переживаний и сентиментализма. Но идиллия объятий, поцелуев, слез облегчения и умиления была бесцеремонно прервана вторжением в мизансцену ватаги грязных, оборванных и босоногих цыганят выклянчивающих милостыню. Драма начала приобретать душераздирающий характер.