Именно лубочная литература поддержала сказочные традиции. По данным Н. П. Андреева[47], в 70-х годах XVIII века тиражи некоторых лубочных изданий доходят до 250 тысяч экземпляров, среди них, конечно, и сказки. Но сказка еще долгое время оставалась устной, «сказкой из природы», которая особенно ценилась ее собирателями. Появление сказок «из книги» расширяет пространство их распространения и несколько видоизменяет сказку.
А. Н. Афанасьев наделял сказку характеристиками эпической поэзии: «
С одной стороны, возникает ощущение однообразия, а с другой – это восполняется неподдельной красотой языка, искренностью и чистотой, в сказке отражается духовный облик времени, который мы и сегодня можем постичь.
В сказках описываются состояния героя/героев, изменения этих состояний в результате успешного преодоления трудностей; сюжет развивается линейно, присутствуют элементы волшебства и морализаторства. Как правило, в сказках существуют две противоположные реальности: реальность «добрая» и «злая»; реальность «правды» и «кривды». При этом народная сказка часто на стороне слабого и беззащитного, на стороне нравственности, сострадательности, честности, трудолюбия, сообразительности.
Ценность сказки и в том, что она вырабатывает определенные типы фактических событий, которые могут быть легко перенесены на другие материалы (гимны, саги, песни) и, преобразованные при помощи последних, переданы по наследству дальше. С течением времени из запаса форм типичных событий и простых фраз получалось целое богатство, постоянно возраставшее и привлекавшее внимание не одного поколения.
Нельзя отрицать огромного значения сказок и для детей. Считается, что именно воспитание при помощи сказки (т. е. косвенное) может привести ребенка «от созерцания чувственного к созерцанию внутреннего мира»[49].
Дискуссируя с Э. Руссо относительно вредоносности сказок для детей в силу их ложности и двусмысленности, Ф. Э. Бенеке пишет о том, что «голая истина недоступна ребенку, ему понятна истина чувственных образов»[50]. При сообщении ребенку образов из духовного мира, подготавливающих его к пониманию того, что вообще происходит в жизни, в сказках выражаются те самые известные общие житейские истины. Ребенок близок к природе, и в его представлении окружающий мир такой же живой, каким он был когда-то в представлениях древних людей. Именно поэтому маленьким детям так понятны сказки, кажущиеся нам, взрослым, жестокими и ужасными. Мы, взрослые, понимаем события в таких сказках буквально, а ребенок – символически, отдаваясь глубокой философии и психологии сказок.
Возможно, поэтому взрослые, отдалившись от природы, от своего естества, постоянно устраивают дискуссии о целесообразности сказок для детей. Так, еще в позапрошлом веке Михаил Борисович Чистяков[51], известный российский педагог и писатель, современник Ф. И. Буслаева и А. Д. Галахова, подмечал, что, с одной стороны, в сказках жизнь представляется в извращенном виде и они способны порождать «безобразные» суеверия, влияющие на ум и характер ребенка, порождать «непреодолимую робость» перед враждебным миром. С другой – в них много «младенческого простосердечия, патриархальной простоты и лесной свежести», а потому хорошие чувства в ребенке можно пробудить только сказкой. Ученик и последователь А. А. Потебни Д. Н. Овсянико-Куликовский говорил о том, что простые сказки простых людей создают пространство доброты вокруг ребенка: «Сказка – это моральный дар»[52].