Сказочная древность Эллады

Начатую работу по упорядочению Аттики прервало приглашение Перифоя пожаловать на его свадьбу с лапифской красавицей Ипподамией. Это была особого рода свадьба. Ведь Перифой был сыном Иксиона — того самого, от которого вели свое происхождение фессалийские кентавры. Он счел поэтому своим долгом пригласить также и их. И общество было двойное — с одной стороны, гости-лапифы, родственники жениха и невесты и подруги последней; с другой — дикая рать этих полулюдей, полуконей. Вначале все шло весело, дружно и чинно, как полагается; но под влиянием обильно выпитого вина у кентавров помутился незначительный зародыш их ума, и они, точно по уговору, бросились на Ипподамию и ее подруг, чтобы увести их с собою в свои горы. Лапифы и прочие гости, конечно, вступились за похищаемых — и началась славная у позднейших битва (кентавров с лапифами, или вторая кентавромахия (в отличие от первой, в которой победил Геракл). На стороне лапифов, кроме Фесея, отличился еще и сын Нелея, Нестор, о котором у нас еще будет речь, в особенности некто Кеней. Про него рассказывали, что он раньше был девушкой и только милостью Посидона был превращен в мужчину, притом неуязвимого. Огромные копья-деревья кентавров были бессильны против него; сам же он своим длинным фессалийским копьем поражал их одного за другим. Наконец чудовища поняли, в чем дело: набрав сосен и камней, они вместе бросились на Кенея и раздавили его под их тяжестью. Но другие отомстили за его гибель, и сражение кончилось полным истреблением кентавров. Все же память о них долго жила в Элладе, и ее художники любили изображать схватку лапифов с кентаврами, красиво вплетая между собою линии человеческих и лошадиных тел. Общая опасность еще более скрепила узы дружбы между Фесеем и Перифоем; но на первых порах им пришлось расстаться. Фесей вернулся к своим правительственным заботам. Он желал сделать навеки невозможным отделение загиметтской Аттики от Афин; для этого он объявил Афины общей столицей, и всех граждан аттических городов — афинскими гражданами. Отныне и элевсинцы, и марафонцы, и бравронцы, и рамнунтцы — все имели право приходить в афинское вече и своим голосованием решать общие дела. Но это было только частью его труда, хотя и главной; он позаботился и о судах, и о дорогах, и обо всем, о чем только мог и должен был заботиться хороший правитель. И народ, уже полюбивший его за его подвиг, еще более его полюбил за его заботливое и разумное правление.

Одно только его заботило: у его царя все еще не было царицы. Как я сказал уже раньше, царица была в древней Элладе не только женою царя: на целом ряде празднеств, особенно в честь Деметры и Диониса, она была представительницей общины перед божеством. И старцы совета настаивали перед Фесеем, чтобы он наконец дал своему народу царицу. Неохотно внял он их уговорам: он не мог позабыть своей первой невесты, отнятой у него Ариадны, и, сверх того, боялся неприязненного отношения мачехи к его Ипполиту — а тот как раз тогда подрос и стал дивным юношей, прекрасным внешностью и чистым душой.

Все же он дал себя под конец уговорить. «Но пусть моя жена, — сказал он, — будет второй Ариадной. Когда я первый раз был на Крите, я видел рядом с ней ее сестру, еще маленькую Федру. Теперь она должна быть невестой. Пойду присватаюсь к ней».

И вновь, после долгого времени, афинский царский корабль направил свой путь к Кноссу; но этот раз его паруса были белые, и зеленый венок украшал золотой кумир Паллады на его форштевне. Царя Миноса тогда уже не было в живых; правил Критом его сын Девкалион. С честью принял он славного царя могучих Афин и с радостью согласился выдать за него свою сестру. Свадьба была отпразднована пышно; вскоре затем Фесей на том же корабле привез афинянам их новую царицу.

Все были довольны: красотою Федра не уступала своей обожествленной сестре и была так же обворожительна нравом. Особенно озабочивало Фесея отношение ее к пасынку и его к ней. Но и тут дело обошлось благополучно. Ипполит встретил свою мачеху, которая была немного старше его, с сыновней почтительностью, та его — с сердечностью старшей сестры. Фесей мог быть вполне доволен обоими.

Желал ли он детей от Федры? Да, конечно, но главным образом для ее счастья. И скорее девочек, во избежание столкновений с народной волей из-за престолонаследия, которое он хотел обеспечить своему любимому Ипполиту. Его поэтому даже не особенно обрадовало, когда она одного за другим принесла ему двух сыновей, Демофонта и Акаманта — тем более что народ, начиная с его приближенных, как он сразу мог заметить, стал видеть в них настоящих царевичей, уже не считая таковым юного «сына амазонки». И опять этот сын амазонки очаровал его своим любовным, братским отношением к этим малюткам; видно, честолюбие было совсем чуждо, его чистой душе.