Сказочная древность Эллады

— Умереть мне на месте, — сказал он, когда тот кончил, — если я верю хоть одному слову во всей этой вести, кроме последнего. Геракла уже нет, и слава богам! Но Гераклиды еще живут, и пока они не последовали за своим отцом, они — постоянная угроза не только для меня, но и для вас.

Никогда не откажутся они от своих притязании на мое микенское царство. Вы же знаете, что я хочу предоставить его вам, Пелопидам; отсюда ясно, что истребление этой змеиной породы — необходимое условие для вашего и моего благополучия. Иди же, друг Копрей, первым делом в Трахин, скажи его царю Кеику, что я требую Гераклидов в Микены для суда за… ну, хоть за убийство Ифита их отцом, хотя я и сам ему не верю. А раз они — мои подсудимые, то он не имеет права давать им убежища у себя. То же самое говори везде, куда бы они ни обратились. Имя Микен звучит грозой по всей Элладе… между нами говоря, благодаря подвигам того же Геракла. Их немилость — достаточная острастка для Кеика и прочих.

Расчет Еврисфея оказался правильным. Царь Кеик смалодушествовал и объявил Гераклидам, что он, как царь своего народа, не может подвергать его опасности войны с могущественным микенским царем, а поэтому должен отказать им в гостеприимстве. Пришлось им отправиться в новое изгнание, а с ними и их бабке Алкмене и неизменно верному старцу Иолаю. Тот же ответ был им дан в Орхомене, в Феспиях, в Фивах — везде приход Копрея имел последствием отказ и новые скитания.

Наконец дошли они и до Афин; там правили в это время оба сына Фесея, юноши Демофонт и Акамант. Придя скорбным шествием на афинскую площадь, Гераклиды расположились с просительскими ветками у алтаря Милосердия. Послали за царями; но еще раньше их пришел усердный Копрей. Опьяненный прежними успехами, он до того возгордился, что, не дожидаясь прихода царей, наложил руку на Ио-лая, чтобы силою оторвать его от алтаря. Иолай, слабый старец, упал. В это мгновение подоспел Демофонт. Он был благороден, как истый Фесид, но молод и горяч. Оскорбление, нанесенное Копреем его алтарю, разгорячило его; не помня себя, он ударил Копрея своим царским посохом по голове. Удар был даже слишком хорош: Копрей упал навзничь и испустил дух.

Положение стало грозным. Особа глашатая охранялась общеэллинскими законами: даже провинившись, он непосредственному наказанию со стороны чужой власти не подлежал. Еврисфей объявил Афинам войну и сам во главе своего войска — но, конечно, не как военачальник, а только как зритель — двинулся через Истм в пограничную мегарскую область. Это бы еще полбеды. Но и боги были недовольны. В Афинах глашатаи состояли под покровительством обеих элевсинских богинь, Деметры и Коры-Персефоны. И вот их пророки приказа-ли участвующим в торжественном шествии юношам наложить траур по смерти Копрея на десять веков, а для предстоящей битвы обещали Гераклитам и афинянам победу под условием, чтобы Персефоне была принесена в жертву дева знатной крови. Это было тяжким ударом. У самого Демофонта ни сестры, ни дочери-девы к было; о том, чтобы какой-нибудь вельможа согласился предложить свою, думать было нечего; они и без того были недовольны вспыльчивостью молодого царя, затмившего добрую славу афинского благозакония. Иолай это понимал; как это ни было горько, но приходилось отказаться от афинского гостеприимства и уйти куда глаза глядят.

Тут к совещающимся подошла Макария; узнав об условии богини, она с грустью сказала: «Изгнанница все равно не невеста. Отец и мне оставил в наследство долг подвига; я согласна отдать себя Персефоне за братьев и за благополучие приютивших нас Афин». По ее желанию ее окружили местные жрицы; она простилась со всеми — и вскоре затем, на алтаре царицы преисподней, пало под жертвенным ножом Гераклово «блаженство».

…Пало на земле. А там, по ту сторону подземных бездн, на счастливых полянах Амфитрион и Деянира приветствовали новую молодую тень — ту, которой пример отцовских подвигов открыл дорогу к вечному блаженству.