Сказы

А еще планы Ленина ей рассказывал: что вперед-то мы пойдем не воробьиным скоком, а богатырским шагом. Сапоги-то скороходы мы себе сами сошьем, ковер-самолет сами соткем.

Придет день, придет час, — а он-то не за горами, — улетят по осени гуси-лебеди с Берендеевой да с Космынинской болотины, где мошкара толклась, гудела да комары висели тучами, где на болотине шепчутся белоус с кислицей. Прилетят весной — не найдут ни куста, ни гнезда. Тысячи солнц на сотни верст засветятся вокруг. Тогда все, кто работает, станут и счастливы и богаты.

Придет день, придет час — советской-то женщине все добрые соседи отдадут низкий поклон с уважением за то, что была она и умна, и смела, и в борьбе тверда, и в труде горда. Под всеми бурями стояла, не согнулася. Голоду глянула в глаза — голод бежал от нас. Разрухе глянула в глаза — разруха прочь поползла. Смерти в глаза глянула — и смерть отступилась.

Отдал Фрунзе записку и такое слово сказал: эта-де записка не только от него, она в первую очередь от Ленина, от всей большевистской партии. Ленин указал, как итти рабочей женщине к свету-знанию.

Вот тут-то горько стало Власьевне: не может она прочитать, что писано в бумажке.

— Нет, уж я-то в государственной жизни не велика помощница. Я и грамоте-то не умею. Маленькая была — не выучили, с десяти лет поставили на станок. А теперь-то вроде уж и учиться недосуг. И заслуг у меня перед народом тоже нет.

— А заслуги-то сами не приходят, Власьевна. У нас и стране никогда не поздно послужить честно народу. У народа миллионы глаз: честного, прилежного сразу отличат.

Власьевна эти слова приняла близко к сердцу. Проводил Фрунзе старую ткачиху до станции, послал с ней поклон друзьям-ткачам. Власьевна на ткацкую заветные слова везла в сердце.

Пришла на фабрику, каменному порогу поясной поклон отдала, станкам, машинам тоже.

На ситце цветут цветы. Власьевне уменья в работе не занимать. Старая-то Власьевна на работе молодым ткачихам, гляди-ка, сто очков вперед дает. Хоть и трудно порой, да зато ей почет ото всех.

После смены Власьевна ходила в школу с букварем. Будто во второй раз она родилась на свет. Первое-то в букваре сама прочла: «Мы не рабы». А после думы заветные Ленина прочитала. С каждой новой строчкой светлее перед ней становился мир.

Уж слышно на ткацкой, наша Власьевна советует: а давайте, дескать, это вот и это станем делать по-новому. А потом уж и тесно стало Власьевне в цехе. Уж другие идут за советом к Власьевне. В делегатки выбрали: давай, Власьевна, ворочай, помогай нам. Никто плохого слова не скажет о Власьевне. Где она — там и в работе успех всегда. И загорелось в душе большое желание. За станком она думала об этом, над книгой сидела, о том же думала, порой думы своей пугалась даже.

А тут радость прилетела на фабрику: Михаил Васильевич приехал с докладом на большое собрание. Привез он план небывалый, мысли смелые. И тот план больших работ товарищ Сталин ему вручил, чтобы он обсудил его с ткачами. В плане том были заветы Ленина, во всей их чистоте и прозрачной ясности. Собирал товарищ Фрунзе и друзей-подпольщиков, и старых боевых товарищей, и молодежь смелую, беспартийных также. Не забывал позвать на совет и ткачиху Марфу Власьевну.

Всем большой план, что привез он, был дорог. Марфа Власьевна подошла к Фрунзе по душам поговорить. Думу свою поведала.

— Хочу я быть в нашей партии Ленина и Сталина. Читаю я каждое слово, что ими написано, сердцем-душой их думы беру, жить хочу, как они учат. Душой-то я давно партийная. Только, кто за меня поручится, не знаю. Научи, Михаил Васильевич, наставь на ум.

Озарилось улыбкой лицо Михаила Васильевича, пожал он руку ткачихе и сказал:

— Я за тебя поручусь, Марфа Власьевна, со спокойной душой, с чистой совестью.

Той весной на Красной горе первый камень новой советской фабрики заложен был. Клала этот камень старая ткачиха Марфа Власьевна Мотовилова. Положила она камень, на колено припала и поцеловала Красное знамя с золотым серпом и молотом.

Новая дорожка

Друг мой, чай, и сам знаешь, перед самой-то Великой войной за наше родное советское отечество, что в городах с пригородками, что в наших селах с приселками, какая жизнь-то пришла: молодым на радость, старикам на полюбованье! Такой-то жизни мы еще и не видывали. Во всем распорядок, всего-то стало вдосталь — что на базар придешь, что в кооперативную лавку войдешь — глаза разбегаются. Бери, покупай, чего только твоя душа пожелает. А дороже всего сам человек стал, люди-то еще краше стали. Тут-то и слепой увидел, и глухой услышал, за кем всей жизни правда. За большевиками она!

Но откуда, с какой стороны пришло к нам это счастье? Пришло оно потому, что непочатый родник найден был. Да не один такой родник, а несметны тысячи, братец. Не из-под алмазных гор бьют эти родники.

…Было это в Иванове-городе, а может, и в Шуе, но скорее всего в Кинешме. Тоже город не плох. Кабы плох был, так не пели бы:

Если Кинешма — не город,
То и Волга — не река.