Сказы

Не нужны ему сто граммов, а так, к слову.

С гулянки вернулась Силантьева с подругами, спать укладываются, уговариваются: дескать, завтра рано встанем, Стрижева распелась, с гармонистом Петей-мотористом осталась, завтра не проспала бы гулена, за ней обязательно зайдем, чтобы не отстала. Шепчет Силантьева, с устатку на полуслове засыпает. Умаялась за день да наплясалась еще вечером, ноют, мозжат косточки, отдыху просят, рады они мягкой постели.

На заре на зорьке позже всех пришла домой Стрижева. Вот-вот пастушечий рожок запоет, спать-то некогда. Эх, да молодости ли бояться усталости? Прикорнула Стрижева на какой-нибудь часок, засыпает и шепчет:

— Я-то не просплю, только бы Силантьева не проспала, утром за ней зайти надо. По-хорошему соревноваться — самой весело шагать и подруге помогать.

Не досказала, не додумала всех своих пожеланий, на заре на полуслове заснула.

Еще весь поселок спит, заря восток золотит, над болотами туман космами, трава сырая в росной россыпи сверкает, один Андроныч, в сером брезентовом плаще, с тросточкой в руке, с берданкой за плечами, по черному безлюдному городу расхаживает между штабелями торфа, поглядывает на машины. Понюшку за понюшкой посылает, аппетитно чихает, как чихнет — кирпич со штабеля скакнет.

Мотористы поднялись и девушки тоже. Силантьева бежит Стрижеву разбудить, чтобы не проспала, а та к ней торопится, видно в одну минуту встали.

У бочажка, где тропинки сходятся, как две первые ласточки, встречаются Силантьева со Стрижевой, задушевные подруги.

— А я за тобой, боялась, что проспишь, — говорит Силантьева.

— А я за тобой, ты ведь любишь на заре понежиться, — отвечает Стрижева.

Запели подружки, в обнимку пошли на свое дело. И опять у них две позиции, обе равные. И все вот так день за днем, неделя за неделей. А из города на задорную работу фабрики глядят. Моторы машин на болоте будто в лад говорят:

Будет торф — будет тепло!
Будет торф — будет и в домах светло!
Будет торф — пряжа будет прясться!
Будет торф — и ткань будет ткаться!
Будет торф — и ситцы ярче расцветут!

Горячо летом на болоте поработали, значит фабрикам на всю зиму силу дали. Болото тысячи машин оживит, все колеса заставит вертеться.

От торфяного-то кирпича по стальным жилам побежит тепло в родные края и за сотни верст, а может быть, и за тысячи.

От торфяного кирпича по прямым проводам хлынет солнечное сияние во все места, где люди живут, где они работают.

Торфяной кирпич рядом с обжигным железняком плотно ляжет в фундамент большого нового строительства.

…Ночь туманами клубится. Уж осень вот-вот бросит расписанные салфетки под березками. Зябко Андронычу. Пошел вдоль карьера у Ракитников, чтобы разогреться. Идет да мурлычет сам себе:

— В саду ягода малина…

Сам думает: «Эва, сколько нынче бригада Силантьевой промыла!» А из-за кустов — Стрижева со своими девушками. Замолк Андроныч, притаился, а те ходят, проверяют, сколько у Силантьевой сработано, не отстала ли она, но помощи попросить стыдится. Тогда помочь ей надо. Догадался Проныч, улыбнулся, постоял, да как гаркнет:

— Зачем здесь в неурочный час, чьи сережки ищете? — и вышел к ним.

— Прон Андроныч, мы след Огневичка-Мохыча ищем, глядим, не закуривает ли?

— Ну, пока я здесь хозяин, у меня много-то не накурит. Я же сказал вам: его след за Вороньей ягодой.

Подался он к Вороньей ягоде, бредет вдоль канавы. Видит: и здесь кто-то участок Стрижевой контролирует, мол, не отстала ли от нас, а подмоги попросить считает за стыд. В таком случае помочь надо. Вышагнул он навстречу.

— Это что за люди в неурочный час и зачем вы здесь?

А это Силантьева неугомонная с подругами.

— Прон Андроныч, мы заплутались, тропинку Огневичка-Мохыча ищем, лето проходит, а так и не нашли, — жалуется Силантьева.

— Ах вы, ягода морошка, какой же вам еще тропы? Вы же по ней целое лето ходите? Я же сказал вам давно: главная его тропа у Ракитников.

Убрались девчата с болота. Убедились: кажется, ни та, ни другая бригада не отстают, обе вместе идут.

Так-то и лето минуло. По осени большой итог стали подводить. И та и другая сторона при большой чести. И другие бригады с немалыми успехами. Обеих поровну чествовали — и Стрижеву и Силантьеву.

На прощальном-то вечеру в клубе, под электрическими лампами, деду Прону Андронычу прямо беда, хоть целый район зови себе в помощники за богатый стол, сразу тысяча рук протянулась к нему со стакашками:

— Прон Андроныч, за богатый пласт!

— Прон Андроныч, за хороший подсказ.

— Андроныч, за огневиков след!

— Чего же ты Огневичка сюда не позвал?

Каждая просит, чтобы Андроныч пропустил ее стакашек. Андронычу, если все стакашки пропустить, одному до того торфяного сезона не управиться, а что хуже всего — после пира угодить в горелую яму, в гости к Огневичку-Мохычу.

Он бы и рад всех уважить, да уваженья недостает. Но выход нашел.