Сказы

Как-то по лету за грибишками оба собрались. Лес в те поры у самых фабричных ворот рос. Гриба родилось необеримо. Ткнулись в лес вместе, ходят-поговаривают, боровики под корень ломают, чинно да мирно. Дале да дале — и разошлись в чаще. А уже далеконько ушли, места глухие, непролазные, и солнце в ту глухомань не заглядывает. Сначала брели да аукались, друг дружке откликались. Потом Федот: «Ау, ау!»

От Бурылина никакого ответа, диви под землю провалился. Покликал, покликал Федот своего друга, тоже отстал, думает: не мал ребенок, не заплутается, выйдет на опушку, встретимся. Бродит один по чащобнику, а в кузове больше половины. Скоро бы и домой пора.

К вечеру вышел Бурылин на опушку, в кузове — полно, сел на пень, посвистывает, аукает Федота, а его нет как нет. Одному вертаться не в охотку. Сидит, ждет. Сумеркаться стало. Последние грибники, свои же фабричные, из леса идут. Бурылин их спрашивает:

— Тамотка моего деда слепого не заметили? Где его леший водит, знать, сослепа закружился.

Бабенки смеются:

— Видали, на твоем деде волк на свадьбу покатил…

Затемно ввалился в свою халупу Бурылин. Не дождался старика. Как ступил через порог, бросил кузов на голбец, дверь на крючок, сам скорее под пол со свечой.

Утром на смену пора, а Федот все грибничает. В набоешной контурщики спрашивают Бурылина:

— Что наш дед, захворал, что ли?

Бурылин объясняет:

— Похоже, в лесу очки потерял, сослепа с дороги сбился, плутает где-то, а то, может, и к старухе в деревню грибы сушить понес. Еще третьеводни собирался на побывку домой.

Артельные в ум взять не могли: как так в неположенное время Федот на побывку отлучился и хозяину не доложил? За такие выходки хозяин не миловал. Федот — как в воду канул. С того дня Бурылин за Федота дело стал править. Заводчиком поставили. Бурылин сразу прибавку себе запросил, а о своих артельных и не заикнулся. Накинул хозяин сколько-то ему.

Решили, что сгиб Федот.

А Бурылин полгода не проработал — расчет хозяину заявил. Тот было его попридержать хотел. Бурылин — ни в какую. Я, говорит, свою светелку строить надумал. В Приказ сбегал, грамоту принес, чтобы запретов ему не чинили, и с фабрики в тот же день разочелся. Приказ за Бурылина горой встал. Фабричные диву даются, как-де быстро резчик в гору пошел: давно ли в лаптях шлепал, а ныне светелку заводит! Поставил он светелку, и дело у него колобком покатилось. Пяти лет не прошло — ткацкую в пять этажей затеял, дом себе построил, первый в городе. Рысаки, тройки, кареты, кучера. Деньги ему — словно с неба валятся. Дивится народ. Жену себе взял из купецкой семьи. Вровень с купцами первой гильдии стал, еще богаче, пожалуй. Ему теперь и чорт не брат. Кого запугал, кого задарил. Все у него в долгу, как в шелку.

Только вот однажды пожаловал к губернатору некий купец вместе с полицией, высыпал на стол кредиток целый мешок.

— Посмотри, ваша милость, каковы?

Тот глядит:

— Новенькие, только со станка.

— То-то и оно, что только со станка, — сказывает купец. — Все до единой фальшивенькие. Бурылинские приказчики всучили.

Дело не шуточное. Дулся, дулся губернатор, однако делать нечего — пришлось ехать.

Другому бы человеку верная каторга или петля за денежную фабрику. А Бурылин сухим вылез, от губернатора отвертелся, — ну, ясно, сунул немалый куш. В губернии-то было — и концы в воду. Ан царев министр и услышал, сам встрял в эту кутерьму.

Все думали — пропал хапуга, придется ему распроститься со своими фабриками.

А оказалось, и царев министр на золотой-то крючок клюнул: замял дело, под сукно положил. И попрежнему все начальство к Бурылину в гости ездило, пили, ели, картежничали.

В тот год орехов уродилось видимо-невидимо. Чуть ли не до белых мух парни с девками за орехами по воскресеньям в лес ходили. Осень пришла такая ли раскрасавица.

Лес в новую одежду принарядился. Сверху, словно во сне, листья обрываются, и не поймешь, или они падают, или нет, лениво-лениво на землю садятся, оранжевым ковром под ноги стелются.

Белкам приволье. Самый лучший орех им остался. Тешатся они, с сучка на сучок шныряют.

Вот и пошли фабричные парни в лес по орехи. А уж орехов осталось: где орешек на кусте, где два, а где и того нет. Поздний орех ищи не на лозе, а на земле.

Идут, значит, да под кустами посматривают. Глядь — левадинка круглая, голая, словно медведь тут спал да кусточки примял. Посреди левадинки молодая березка на белой ножке стоит, листья на ней золотые. А под ней-то лежат желтые кости, рядом кузов под кустом валяется и табакерка костяная. Взяли парни табакерку, видят — Федотова.

Постояли они, помолчали, пошли потихоньку на фабрику, на березку оглянулись: будто горит она над костями Федота.

Живой родник

Кто на морс бывал, тот знает, сколько в нем простору: конца-краю не видно, милок-соколок.

А откуда, паря, столько воды в море натекло? Все из больших рек да с высоких гор. А в большие — из маленьких, а в маленькие — из ручейков да канавок. И во всяком-то деле так.