Сказы

Тиракул плюнул им в козлиные бороды и больше разговаривать не стал. Бросили его в каменный сарай. Сидит он неделю, две. Бий и манап деньги требуют, Тиракул не дает.

А бий смеется:

— Дашь — возьмем, и не дашь — возьмем.

Принесла Сурахан деньги, бросила их бию:

— На, возьми!

Выпустили Тиракула.

— Пропади он пропадом мотальный станок, — говорит Сурахан, — человек дороже денег.

Соседи пришли погоревать вместе с Тиракулом. Бакши советует подать на бия жалобу. Тиракул рукой махнул:

— А кто он, высший начальник над бием? Манапов сын. Не зря мне отец говорил: если манапов сын прикинется мостом, не переходи через него, коли хочешь жить. С жалобой лишишься последнего домишки. В суде как они судят? Одна собака приказывает другой, а та приказывает своему хвосту и успокаивается.

— Правильно ты, Тиракул, сказал! — согласился с ним русский рабочий, который в тот час сидел у Тиракула.

Бакши почесывает в затылке.

— Да, Тиракул, ты богато живешь, а я богаче тебя. Ах, если бы были у меня пшено да соль, то я сварил бы кашу, да жаль, нет масла. Хотел разостлать скатерть и лужайку облюбовал, да жаль, никто не зовет меня в гости. Я твой друг, Тиракул!

— Ну, друг, так друг. Дружба — не вражда, не опостылеет никогда.

Бай тем временем получил назад свои деньги от судьи, а с Тиракула требует долг. Ему нет никакого дела до того, что их отняли судом у Тиракула.

Пришлось Сурахан снова итти к баю, отрабатывать долг. С зари до зари стоит Сурахан со своими соседками у бая в запарочной над вонючими чанами. В чанах запариваются коконы. Шарит Сурахан палочкой в чане, ловит концы нитей. Размотчица она была лучше и не сыскать, что концы отыскать да подкинуть, что нитку пропустить в кольцо, умела раздеть кокон до последнего моточка. Ее руки нитка слушалась — больше чем подкладчика. Каждым одонышком дорожила. Подымет шелковую ниточку, наматывает ее на мотовило. Так изо дня в день всю жизнь глядела Сурахан в чан, шелк-сырец, доводя до дела, так и не увидела своего счастья. Ни один золотой кокон не попался ей в горсть.

А долг с каждым годом все растет да растет.

— Так и умрешь у чана! — не раз хозяин кричал на Сурахан.

У нее за пазухой — мешочки с греной и подмышками тоже мешочки.

Дома Гюльджан лежит в колыбели. В ее постельке тепло. Вся постель мешочками с гренами обложена. Чтобы только скорее выводились шелкопряды. С каждым лишним червем — лишняя шелковая нить. И под спину, и подмышки Гюльджан навязала мать этих мешочков.

Так и росла Гюльджан. Порой повернуться ей не дают, чтобы мешочки не застудить, не потревожить червей. Какое уж тут детство!

На ноги встала — и того хуже. Хочет Гюльджан порезвиться, побегать, а мать посадит ее к окну, за пазуху мешочков с греной повесит, в рукава тоже насует мешочков и прикажет:

— Не бегай на улицу. Сиди смирно, гляди в окно. Выбежишь на улицу, тебя бай схватит, в неволю продаст.

Уйдет мать на заварку. Послушная Гюльджан сидит у оконца, слышит, как за пазухой черви чуть шевелятся в мешочках, растут не по дням, а по часам, готовятся шелковую ниточку прясть.

Скучно Гюльджан. Разговаривает она с будущими шелкопрядами.

— Хоть бы спряли вы на мое счастье серебряную или золотую шелковинку.

Малютки шелкопряды только шевелятся, ничего не отвечают. Каждый сидит в маленькой темничке, прогрызает себе окошечко, чтобы вылупиться. А те червячки, что вчера вылупились, жадные, голодные, над столом ветку шелковицы облепили, грызут листву, растут, спешат. Тут и белые шелкопряды и полосатые. Как насытятся, поспят и примутся шелк прясть.

Дома никого нет, отец на осле уехал в поле.

В углу на шесте сидит в черном колпачке белогрудый беркут-бородач. Дремлет. Ждет, когда Тиракул наденет кожаную рукавицу, посадит его на руку и поедет с ним охотиться в горы, на огненных лисиц. Снимет с него кожаный колпачок — и тогда ему вольная воля.

Смотрит Гюльджан тоскливо в окно. Нельзя Гюльджан уйти дальше своего угла…

Тут и вошел смелый русский человек. Видит он: дома одна Гюльджан. Говорит он ей:

— Ты, Гюльджан, подрастешь. Расти и помни всегда: ученье — свет! Вот тебе букварь и тетрадка с карандашом. Я буду часто навещать тебя, расскажу тебе о многом чудесном, но еще больше тебе об этом расскажут мои книги, когда ты выучишься читать и писать. Есть и такая книга, которая раскрывает людям, как найти обездоленным дорогу к правде.

И показал он Гюльджан, как писать буквы.

И не помнит Гюльджан, как все это случилось. Развязался один мешочек, высыпались из него малюсенькие шелкопряды, поползли по земляному полу в разные стороны и среди них — большой серебристый, величиной с голубого дрозда.

— Вот он, вот он! — закричала Гюльджан. Хочет поймать, схватить дорогого шелкопряда, но никак не поймает. И вдруг Гюльджан слышит, как он ей говорит:

— Не лови меня, придет час, я тебе пригожусь. Ищи ты меня не на земле, а на самой верхней ветке. Я спряду тебе особенную нитку-шелковку небывалую.

Сказал и уполз за порог…

Открыла Гюльджан глаза: один мешочек лежит под ногами, шелкопряды из него высыпались. Но большого серебристого нет. Да и был ли он?..