Скелет в шкафу художника

— Вот поэтому я и поступил так, как поступил. Сделал тогда то, что сделал… Хотел искупить свое поведение, свое непонимание. А тут вышел такой случай, что упускать его было невозможно. В восемьдесят пятом я уже знал, что скоро придет конец системе, что надо думать о будущем. Неизвестно, как могло повернуться и чем закончиться то время перемен. Я здорово беспокоился тогда и за себя, и за Маргариту. Тебе, Варенька, еще лет пять было, не больше, вы жили с Игорем, но я-то знал, как трудно с моей дочерью! Знал, что назревает развод в вашей семье. Думал так: если заваруха начнется, будет как в семнадцатом — бывших развесят на фонарях и придут новые. Потом — чистки, и мне несдобровать, с моим-то послужным списком в КГБ! А Маргарита после развода останется совсем одна. И как в смутные времена заработать себе и дочери на хлеб мазней?! В то время у меня было направление в городишко недалеко от Гродина. Ничего особенного, просто служба. Мы жили в комнате в коммуналке, и все вокруг знали, кто я и где служу. В общем, когда выходил на кухню — разговоры замолкали. А городишко до революции был купеческий, зажиточный. Эта коммуналка была сделана из дома купца Руднева, известного в губернии мецената. Через много лет я выяснил, что в начале двадцатого века, женившись на городской красавице, барышне Анастасии Шмидт, он, с молодой женой, поехал в Париж на промышленную выставку. Там, в художественном салоне, Анастасия Руднева и увидела картину осмеянного общественностью художника, Поля Гогена. «Натюрморт» приглянулся ей, то ли по прихоти, то ли действительно барышня имела отменный вкус. Руднев купил для любимой холст. Они вернулись в Россию.

Через несколько лет случились известные события. Руднев не сразу сообразил, что надо бежать, бежать скорее от нового режима, от новой власти. Когда понял страшную правду — стал прятать свои богатства в своем доме на центральной улице. Дождливым апрельским утром большевики вывели купца Руднева во двор его особняка и расстреляли на глазах жены и маленького сына. Семья Руднева сгинула где-то в лагерях через много лет. Дом экспроприировали, разделили на несколько коммунальных квартир и заселили пролетариатом.

В виде коммуналки дом простоял до самого краха большевистского режима. В то время когда я жил в доме купца Руднева, один из моих соседей затеял капитальный ремонт. Его сын вскоре должен был вернуться из армии, и к дембелю сына Семен Байгер решил сделать свою комнату похожей на пасхальное яичко! Кое-где, в углах, штукатурка совсем растрескалась, и Семен ободрал стены до самого кирпича. В открывшейся нише под подоконником и оказалась та самая картина, оплеванная парижским бомондом и стоившая сейчас, через восемьдесят лет, целое состояние. «Натюрморт с цветами и фруктами» сохранился просто великолепно. Когда Байгер принес мне его, я остолбенел. Ты, Варенька, не знаешь этого, но я в некотором роде специалист в области искусства. Отвечал за эту сферу перед начальством в свое время! Увидев Гогена, сразу понял, что делать. Молился только об одном — пусть это будет оригиналом! Пусть это не окажется подделкой!

Семен Байгер тоже понял, что нашел клад. Он знать не знал, что это за картина, и даже подпись прочитать не смог, но сообразил главное: ерунду купец прятать не стал бы! Ко мне Семен пришел, потому что я был, что называется, уважаемым человеком, чином в КГБ. Я должен был посоветовать ему поступить правильно в данной ситуации. Я и посоветовал.

«Ты должен отдать эту находку государству! — сказал я Семену. — Подумай, какое будущее ждет твоего сына! Все станут говорить: это сын того Семена Байгера, который нашел бесценную картину великого художника и отдал ее государству! Сейчас эта картина выставлена в Музее изобразительных искусств в столице нашей Родины — Москве! О тебе, Семен, напишут во всех газетах: в «Правде» и в «Известиях»! Скажут в новостях по телевизору. Люди будут уважать тебя как честного человека!»

Байгер согласился со мной. Но как это сделать? Куда надо отнести картину, чтобы все было сделано по правилам?

«Оставь ее мне, — сказал я. — Я позабочусь обо всем!» Я написал расписку, оформленную по придуманным мною прямо на месте правилам, и отдал ее Байгеру.

«Вот, Семен, ты — настоящий советский человек, гражданин! Партия, Родина тебя не забудут!» Так я получил в свое полное распоряжение подлинник Гогена. Семен поверил мне, ведь я был большим, по его понятиям, человеком. А я думал только о Рите и о тебе, Варя. Я украл картину, просто украл ее у наивного Семена Байгера, жаждавшего славы!

Дед замолчал.

— Так ты совершил преступление? — спросила я тихо у деда.

— Да, — ответил он твердо и даже немного вызывающе. — Да! Я совершил преступление. Я обокрал Семена Байгера, и я украл у государства полотно Поля Гогена, которое стоит миллион долларов. Вот так. И не смей меня осуждать! Не смей! Я так и не решился показать «Натюрморт» Рите. Она бы никогда не прикоснулась к украденной картине. Просто говорить не о чем.