Скелеты

— Как его угораздило-то? — охала бабушка.

— Птица стукнулась, — сказала Ника. — Давно пора стеклопакеты ставить. После праздников займусь.

— Ты, что, Вероника, дома не ночевала?

— Я у друга была. У Ермакова.

— У Андрюши? — бабушка сразу расслабилась. — Я его часто по телевизору вижу. Так вырос, похорошел. А он женат?

— Нет, бусь.

— Ты точно знаешь? Ты разузнай, внученька. Мужики такие… им на слово нельзя доверять.

Ника подобрала пострадавшую фотографию. Оказывается, портрет в рамке был не полным. Уголки прятались за картонным уплотнением. Ника отогнула их и разочарованно насупилась. Ничего необычного. Чуть больше фона: голубого неба, зеленой степи. И фрагмент перил, на которые Саша оперся.

«Мост Влюбленных», — определила Ника.

Или, на их подростковом сленге, мост Сюсюканья. Парочки украшали его подвесными замками. Считалось, что это укрепляет отношения. В девяностые под виадуком журчал ручей. Теперь он пересох, и ничего романтичного в прилегающем пейзаже не было.

Мост и вокзал отмечали границу города. За оврагом начиналась степь.

— Что-то мне тревожно, внучка.

Ника положила фотографию на сервант.

— Глупости, ба. Подумаешь, стекло. Это к счастью. — Она поцеловала бабушку в висок. — Пойдем отсюда.

Покидая двор, Ника гадала, насовсем ли съехали ее шевы?

«Шевы Саши», — исправилась она.

Проводила бабушку домой, развлекая ее историями о Японии. Сослалась на срочные дела. У нее в запасе был час, и Ника знала, что не вытерпит в четырех стенах.

«Маленькая проверка, — сказала она себе. — Крошечная невинная вылазка».

Ориентируясь по зарубкам детских воспоминаний, Ника шагала окраинными улочками. На перекрестке, не доходя до «Шоколадницы», свернула. Обошла фабрику, и Варшавцево закончилось. Пустырь ощетинился арматурой. Синели разграбленные птицами мусорные пакеты. Ни единого прохожего, ни одного работника цеха.

Железнодорожный вокзал сберег свой инфернальный флер. Бесснежной зимой он выглядел особенно зловеще. Феодальный замок, озирающий оконцами окрестности.

Колонны шелушились чешуей побелки. Красный кирпич рассекали шрамы трещин. Обветшалый стрельчатый фасад нагонял тоску. В вытянутом окне над входом мерцали последние цветы, синий клевер уничтоженного витража.

«Гробы, — подумала девушка. — Не станки, не ремонтное оборудование. Там, за порыжелыми воротами, — вереницы гробов, и голодные упыри скребут когтями обшивку».

На лугу резко похолодало, она накинула капюшон. Заспешила к оврагу, огибающему территорию. В русле пересохшего ручья шевелилась живучая травка. Терлись друг о друга замки.

Устои и промежуточные опоры моста вряд ли выдержали бы серьезную нагрузку. Для спецтехники был свой подъезд со стороны трассы. Виадук присвоили влюбленные и пешеходы, желающие сократить путь к пику Будущего. Вон он, вздымается вдалеке приплюснутый курган.

Живописный летом лужок стал печальной свалкой. Цементные быки покрылись лишайником, вертикальные балки виадука пестрели автографами, нецензурными выражениями, экзистенциальными лозунгами.

Что она рассчитывала здесь найти?

Ответы на все вопросы, конечно.

Заунывный металлический визг заставил прирасти к земле. Ника уставилась на запертый вокзал. Нет, уже не запертый. Створки отворялись, скрежетали петли. Ворота находились в нише, отороченные колоннами, и Ника следила, не моргая, как ржавые листы размыкаются — сим-сим! — являя нутро красного дома.

«Ну же!» — Ника призывала сторожа не дразниться, немедленно выйти из цеха и прекратить ее пугать.

Но в воротах никого не было. Зал подсвечивали проникающие сквозь окошки лучи.

Она увидела внутренние колонны, тележку, гору поддонов под целлофановым саваном, стопки досок и пенопласта, токарный станок, висящий с потолочных сводов грузоподъемный крюк. «Газельку», замершую посреди цеха. А потом обзор заслонило нечто настолько дикое, что Ника лишилась дара речи.

Оно набухло в проходе, бесформенное, отвратительное. Вывалилось наружу, цепляя холкой воротный вершник. Огромное нечто выбиралось из вокзала. Длинное туловище, оно все тянулось и тянулось. Терлось брюхом о землю, вываливалось, как фарш из мясорубки. Оно было рыхлым и бугристым, нежно-розовым.

«Вот как выглядит моя шева», — пронеслось в голове Ники.

Гигантская гусеница толчками извлекала себя из здания. Текла плотным мясистым потоком в десяти метрах от девушки. Уже загородила собой пятиэтажки, а хвост все еще находился в цеху.

«Почему оно такое огромное?» — спросила себя Ника с обреченной отстраненностью.

«Потому что они становятся сильнее», — подсказала интуиция.

Гусеница обогнула поляну и застыла. Как палец великана, торчащий из ворот. На тупой покатой морде шевелились розовые жгутики. Круп усеяли выпуклости размером с футбольный мяч. Они пульсировали, кожица на них расщеплялась. Опухоли приоткрывались, будто сонные веки, и под ними были человеческие лица.