Схимники. Четвертое поколение

– Ты напился в другом месте. Здесь нет бутылок или кувшинов, да нет, и хмельным не пахнет.

– Конечно, не пахнет! Я просто заставил свое тело вырабатывать больше алкоголя. Любой из вас это может! Почему же ты не додумался?! Нам необязательно пить, чтобы опьянеть.

– Что случилось с тобой и с Отшельником?

То ли мои способности дали себя знать, то ли сам Бродяга давно хотел с кем-то поделиться. Только он начал рассказывать. И голос его звучал глухо, а глаза сверкали желтым, совсем как у зверя.

– Мы хотели постичь то, что постиг Схимник, тот самый, первый. Мы решили жить его жизнью. Ведь кто такие схимники изначально? Аскеты, довольствующиеся малым. Мы думали, что, научившись жить, как он, мы поймем, для чего он создал учение схимы, поймем свое место в этом мире. Но что-то мы сделали не так. И когда такой образ жизни стал для нас единственно возможным, мы ничего не постигли. Мы ощутили ярость. Каждый человек вызывал в нас лишь гнев. Особенно вы. Вы, которые размениваете свои способности на деньги. Где изначальная чистота, где аскетизм? Тридцать лет в глуши нас учили выживать, ни от кого не зависеть. И что? Вернувшись в мир, вы подчинились ему. Схимник должен либо помогать без корысти, либо не помогать. Брать за это деньги – мерзко. Все вокруг – мерзость. Люди, готовые удавиться за лишний медяк. Купцы, наживающиеся обманом, князья, меняющие на звонкую монету кровь и жизни своих воев. Разве для этого мы созданы? Мы, люди! Знаешь, как тяжело понимание, что все вокруг – мелочная мышиная возня, а у тебя нет способа это изменить. Империя? Хрена с два! Если Император начнет насаждать подобные идеалы, его держава не простоит и года. Все замешено на выгоде, стяжательстве, на лицемерных оправданиях мерзких поступков, на праве сильного. Сила – не доказательство правоты. Сила лишь показывает, кто кого способен побить. Мы чужие в этом мире. И он отторгает нас. Потому схимники умирают. Высокие идеалы – не для низменных людей. Они лишь мешают этим людям жить спокойно. А значит, мне остается лишь бродить подальше от людей, иначе произойдет то же самое, что случилось с Отшельником.

– Ты винишь в этом себя?

– Виню?! – Он порывисто вскинул голову и пронзил меня злым взглядом.

Я почувствовал, как вздрогнула Малышка. Сейчас Бродяга был ужасен. Казалось, с него спала маска попрошайки, жалкого человечка, не нашедшего себя в жизни. Передо мной был тот, кто поднялся выше всех нас, а теперь не знает, что делать с этой высотой. Ведь до цели еще далеко, лететь выше нет сил, а падение страшит. И вот Бродяга делает что может, пытается удержаться хотя бы за то, что у него есть.

– Виню? – Он уронил голову. – Лучше бы на его месте был я. Это я позвал Отшельника за собой, и он пошел. Им троим хватало того, что есть. Кем нас воспитали, Искатель?

– Я не знаю, Бродяга.

– Все ты знаешь, но хочешь услышать от меня. – Он рассеянно отмахнулся от осы, которая внезапно облюбовала его нос и решила во что бы то ни стало там приземлиться, прямо на бородавку. – Мы – псы схимы. Дети Охотника. Мы призваны были карать вас, если вы нарушите обычаи. Остальным этого хватало. У моего учителя вообще был интересный взгляд на всех нас. Дети Экспериментатора – пастыри людей, дети Дервиша – те, кто ищет новые пути, обогащают схиму ими. А мы – стражи, следящие, чтобы никто ее не искажал, не позволял себе лишнего. Учитель, я смеюсь над тобой! – закричал он вдруг, вскинув голову к потолку.

Испуганная оса улетела. Клочья паутины всколыхнулись от этого крика – вот и все, чем мир отреагировал на схимника, рвущего… рвущего в клочья душу воспоминаниями. Душу. Странно, запрещенное слово все легче и легче всплывало в моей голове и так мягко ложилось в строй мыслей, словно для него всегда там было припасено специальное местечко. Мятежник, Бродяга, кто еще? Схимники, которых давит груз прошлых ошибок. Что это? Так и должно быть? Преследовал ли Охотника образ Псеглавца, когда обучал он своих детей? А мой учитель? Вспоминал ли он о тысячах, погибших по его слову сперва во имя Империи, а потом – ради ее разрушения? Может, я зря потратил свои тридцать лет в миру? Может быть, и моя душа должна была корчиться от боли, чтобы закалиться и подготовиться к следующему шагу?

– Учитель, как же ты ошибался! Искатель, мне не хватало смысла. Я не хотел быть псом, которому в удел отдана ордынская степь. А Отшельник. Он – самый старший, он всегда помогал нам, хоть ему-то как раз и было труднее всех. Потому он поддержал мою идею.

Он заговаривался, повторялся, но я не останавливал его. Бродяге надо было выговориться, разделить свою боль, и он делился щедро. С щедростью аскета, готового отдать тебе все, потому что самому ему ничего не нужно.