Схимники. Четвертое поколение

Время осенью напополам расколото,
В золотом багрянце видит сны.
Вот беда – я ненавижу золото.
Мне по нраву серебро Луны.

Та же что ни ночь, но все же разная,

Правит в звездной россыпи Луна.
Словно дева юная, прекрасная
И непостоянная она.

Только лишь в ее воспоминаниях,

Словно росчерки слепой судьбы,
Тропы, где бродила стая давняя,
Где легли когтистых лап следы.

Сколько было нас, безмолвных странников,

Не боящихся идти за неба край?
Нас, людьми отвергнутых изгнанников,
Прочь ушедших от двуногих стай.
Осенью особенно мне хочется,
Чтобы снова было, как тогда.
Взблеск клыков прогонит Одиночество!
Только вот, увы, не навсегда…

Тень среди деревьев бледным призраком —

Белый мех и блеск колючих глаз.
Ты узнай меня по этим признакам,
Я такой же, как и в прошлый раз.

Тихий лес под ветерком качается.

В шорохе не слышна поступь лап.
Холм среди деревьев возвышается…
Я пришел, я все еще не раб.

Ты, непостоянная красавица,

Что купает в серебре земную твердь.
Полный лик мне больше прочих нравится.
Для него я снова буду петь.

На душе тоска болотной тиною.

Одиночество подкралось, словно тень.
Поднимаю к небу морду длинную…
Вот чего я жаждал каждый день!

Те, двуногие, от ярости пусть бесятся,

Пусть дрожат, боятся – все равно!
Что в душе у волка не уместится,
Изливать тебе заведено.

Словно кровь из раны в сердце точится,

В песне волчья древняя печаль.
А внизу, в засаде Одиночество.
Полуночного певца ему не жаль.

Спрячь кривые когти ты до времени.

Чаша неба звездами полна.
Подожди, мой враг и спутник преданный!
Я не твой, коль полная Луна[2]^.

– Странные образы, – заметил я.

– Волчий вой, – тихо ответила она. – Все время, пока мы шли по твоему следу через плато, нас преследовал волчий вой.

– А может, не такой уж и волчий? – предположил я. – Может, это тот, кто на нас охотится? Иначе как объяснить ваше сумасшествие…

– Все равно. – Она вдруг скомкала бумагу и бросила в костер.

– Что ты делаешь?

– Ерунда все это. И на музыку не положишь. Слишком все криво, затянуто и нудно.

Разговор постепенно перешел на тему души. Зануда захлопнул почти дочитанную книгу и присоединился к нему. Он одобрительно кивнул, когда Самота связал в цепочку понятия «душевный», «боевой дух» и «душа», добавив к ним еще одно – «духовенство». Так называли раньше служителей высших сил.

– Ну я думаю так, – подвел он итог. – Тело наше создано из частей этого мира. И распадается на эти части после смерти. Вы все видели разлагающиеся трупы. Постепенно плоть становится тем, чем была до того, как стать человеком.

– Как это? – не понял Недотрога.

– Смотри: мать, когда носит в чреве ребенка, ест за себя и за него. Но то же мясо – плоть животных, которые, чтобы вырасти, питаются травой, а чтобы росла трава, нужна земля, вода, солнечный свет и воздух, которым все мы дышим. Все это – части мира. Из них состоят деревья, звери, птицы и люди. Но в людях есть нечто большее, чем в прочих. Способность творить. И мне кажется, что ее и дает душа. Раньше люди верили, что все сотворил бог – единый или один из многих, не суть. И он же сотворил людей, вдохнув в них частичку себя. Вот мы подобно тому же богу испытываем потребность творить. Механик изобретал всякие хитроумные штуки, Малышка пишет стихи и создает музыку. Барчук вон любит творить новые приемы боя.

– Император творит Империю. – Глаза Недотроги засияли. Он победно окинул всех взглядом. – Не по прихоти своей! То делает частичка бога в нем!