Сходка

Говорю, не убивал я, чем хотите поклянусь. Может, отвечает он, - сам ты и не убивал, верю, но знаешь того, кто убил, просто выдавать не хочешь. Я - ему, что не знаю ведь кто захочет сидеть за другого. Я клянусь, а он аж под потолок взвивается, ходит туда-сюда, как сумасшедший. В прошлый раз говорит - здесь не мечеть, клятвы не проходят. А раньше, спрашиваю, почему проходили? Раньше, отвечает, народ темный был, глупый, любой мог их этими клятвами вокруг пальца обвести, а теперь и ребенка не обманешь. И ты меня, взрослого мужчину, хочешь сбить с толку.

Явер, брат ты мой, мы все - жена, дети, - проснулись от звука выстрела и бросились во двор. У нас есть фонарь, он всегда висит на одном и том же месте, чтобы под рукой был, когда света нет.

Так вот, зажег я этот фонарь, направил на загон и вижу - жмутся барашки по краям, а прямо посередине лежит человек, красная кровь его, как солярка, растекается по навозу, а сам при смерти. Пуля прошла навылет через грудь. Он быстро скончался.

Никто вокруг не вышел на выстрел, потому что со мной случается такое находит что-то, беру ружье и палю в воздух, пугая, кого ни попадя. Даже соседи за забором не поинтересовались, что за шум. Но я-то сразу понял, что пуля в кого-то попала, почувствовал, что прошила живое, плоть.

Жена с детьми настаивали, чтобы сообщил тотчас же в поселковый совет, в милицию. Я успокоил их, сказав, что сообщу обязательно, но позже, а пока есть у меня дело.

Видел я воровство, слышал много, но такого никогда! Товарищ убил товарища? Но за что? Чего не поделили? Что такое шесть баранов, чтобы из-за них убивать, забыв, как делили хлеб, как дружили?

Осторожно пошел я по следу в сторону леса. Как ни петляли, но следа я не потерял. Он ли, они ли - не могли знать, что у одного из баранов повреждено копыто, и куда бы он ни шел, оставляет характерный след зазубринами.

Шел я, прячась, часто останавливаясь, боясь, что увидят меня, тень мою, схватят, прибьют и скинут куда-нибудь - так и пропаду из-за скотины.

Войдя в лес, след я потерял. Ветви деревьев так плотно переплелись наверху, что, казалось, светало только за границей леса, в самом же лесу еще была ночь.

Я остановился, пытаясь разглядеть след, но ни сесть было, ни встать! Тучи комаров лезли за ворот рубашки, под штанины брюк. И как жалили, проклятые! На мне нижняя рубашка, верхняя, пиджак, но ничто не спасало от их жала. Стал разгонять их платком, кепкой - не помогает: улетит один, налетят еще сто! Такое зудение вокруг, кажется, сюда слетелись комары со всего света.

Ловить вора я не собирался, знал, что это опасно, думал просто выяснить, из какого села и чьего двора. Узнав это, не стал бы поднимать шум, выдавать его, позвал бы просто и сказал, чтобы вернул мне животных, не губил их. Кем и каким бы он ни был, должен был бы понять, что делаю для него доброе дело, не стал бы он отпираться и вернул бы все. И баранов не забирал бы я в тот же день. Сказал бы, чтобы привел к моему дому через два-три дня - я заявлять не стану, и он - на свободе!

Вдруг слышу крик - "Мама!" И тот же голос: "Змея ужалила. Ты не стой, пойди приведи мне лошадь. Рубашкой перетяни ногу, выжму яд..."

Я, застыв, не шевелился.

Слышал, как увели, баранов, потом все стихло. Теперь мне нужно было увидеть оставшегося. Не иначе, как из соседнего села, будь по-другому, они не знали бы этой дороги. Ведь увести со двора для них - дело нетрудное, главное - благополучно добраться до места. Мне достаточно было лишь взглянуть на этого оставшегося.

В лесу начинало светлеть.

Тихонько пробравшись вперед, увидел Ханоглана, не раз уже сидевшего за это, замешанного в разных нераскрытых делах, ни одно из которых не пошло ему в пользу, а только во вред.

Решил я подождать его товарища, посмотреть, кто это, а там видно будет - покажусь им или нет.

Ханоглан же закатал выше колена правую штанину, перетянул ногу, сделал надрез над щиколоткой, из которого, не сворачиваясь, текла на землю зеленовато-желтая отравленная кровь. Однако нога распухла, как бревно. И почернела. Вокруг него тучей вились комары. Их, вероятно, не меньше тысячи впилось ему в открытую ногу, в лицо, шею. Они так облепились его, что уже с трудом протискивались к телу. Ханоглан не шевелился, и я поначалу решил, что он умер. Живой человек не может сидеть так спокойно, когда его жалят полчища комаров.

Солнце только-только позолотило верхушки деревьев, как появился его дружок Бейбала. Спрыгнув с лошади, он кинулся к Ханоглану и тряхнул его за плечи. Он тоже решил, что тот отдал Богу душу.

- Ханоглан! Ханоглан!..

Он звал негромко, но в голосе его была такая сила, что можно было услышать издалека.

Ханоглан качнулся, как пьяный, открывая и закрывая глаза.

Знаешь, Явер, потом я долго думал о том, что Ханоглана спасли комары, отсосав большую часть ядовитой крови и пустив взамен свой яд, который убил змеиный. Расскажи мне такое хоть сто человек - ни за что не поверил бы! Это чудо, которое я видел своими глазами!