Сходняк

Все-таки что-то до крайности не правильное было в этой истории с гудком... вот только что? И более чем не правильное – опасное. Однако что, скажите на милость, в своем нынешнем положении он может сделать? Разве что поделиться опасениями со старшим караула? Ага, конечно, так он и станет тебя слушать...

– Эй! – все ж таки позвал Алексей. – Охрана...

– Отставить беседы! – заученно рявкнул прапор. – Не то...

Карташа швырнуло спиной на стену, приложило затылком о доски.

Оглушительным скрежетом заложило уши. Алексей, валясь со скамьи на пол, взглядом сумел ухватить и сфотитъ, как летит с лавки, раскинув руки, один из солдатиков, как, сбитый солдатиком, с лавки грохается об пол «калашник» и катится по полу термос, из горлышка которого плещет чай, как прапор, умело падая на бок, успевает схватиться за ножку стола, чтоб не впечатало в стену...

Что-то долго и омерзительно трещало над головой, будто гнут на излом толстую прочную доску и все никак не могут сломать...

Началось, твою маму...

Какое-то время после резкого торможения состав продолжал двигаться по инерции. Алексей, оказавшись на полу, перевернулся на спину, вытянул руки и вцепился в лавку, наручники больно врезались в запястья. В глазах после удара затылком об стену плавали радужные круги, накатила волна тошноты. И эта дурнота помешала ему сразу разглядеть, что за темный, огромный предмет несется сквозь вагон в их сторону. Хотя какое, к черту, помешало – ящик это с платиной сорвало с креплений...

Пусть и готовили вагон к отправке в серьезном ведомстве, но занимались этим все те же срочники – лишнюю колодку лень поставить, лишний гвоздь лень прибить: дескать, чего стараться, куда оно денется, доедет как милая, не на американских же горках граждане будут кататься! А вот что вышло – вышло, пожалуй, покруче тех горок. И тяжеленный ящик отправился в свободное скольжение. Во фристайл, бляха-муха. Потом поезд окончательно встал. Последним толчком руки Карташа все-таки оторвало от лавки, и напоследок старшего лейтенанта еще разок хорошенько вмазало в стену вагона. Этой же последней, агонической судорогой состава платиновый ящик бросило на решетку, огораживающую арестантский закуток.

При этом две мысли одновременно вспыхнули в мозгу Карташа: «Ящик разлетится в щепы» и «Вдруг им вышибет решетку». Сразу представилось, как рассыпается платина, как по вагону катятся маленькие тускло-серые комки, столь мало напоминающие классическое сокровище... Однако гребаный ящик выдержал испытание решеткой, хрустнул, вздрогнул и не развалился. Все ж таки умеют еще делать для армии.

Решетка тоже устояла.

И наступило затишье. В результате всех этих передряг вагон слегка накренило – видимо, передняя колесная пара соскочила с рельсов. Кто-то может сказать: «Ну и плевать, могло быть значительно хуже, еще легко отделались».

Однако у старлея Карташа на этот счет имелось особое мнение, и заключалось оно в следующем: отделались ровно тем, чем и должны были отделаться – по замыслу неких теоретиков. Вот разве что сорвавшийся и загулявший сам по себе платиновый ящик в планы теоретиков входить никак не мог.

Карташ поднялся с пола, ощущая в голове гудение, какое бывает наутро после вчерашнего, оглядел теплушку, а в первую очередь посмотрел, как там Маша. Машка сидела на полу, живая и невредимая... И хохотала. Ясный хрен: бабья истерика, что ж еще...

Прапорщик же, стоя на широко расставленных ногах и в правой руке сжимая «Макаров», левой выдирал из бокового кармана камуфляжной куртки рацию. Солдаты поднимались, подбирали оружие, потирали ушибленные места. Шмякнулся об пол карманный приемник товарища прапорщика. Невезение электроники на глазах Карташа усугубил солдатский сапог, со смачным хрустом додавивший вещицу. Поди, на роду написано не узнать Карташу сегодня про Потудай...

– Ну и что это было, начальник? – подошел, прихрамывая, Гриневский.

– По-моему, Таксист, нас сейчас будут грабить. Как в лучших традициях фильмов про ковбоев и почтовые дилижансы, – сказал Карташ. – Хотя, конечно, я – человек, а значит, могу и ошибаться.

Все еще могло оказаться случайным совпадением. Но Алексею история виделась так: машинист углядел на путях каких-то людей, тут же дал предупредительный гудок, а поскольку люди на сигнал не реагировали, гудок затянулся надолго.