Схолариум

Мариус де Сверте оказался очень талантливым алхимиком. И вообще природа наделила его большими духовными дарованиями. Язвительный и насмешливый, в конвенте он отличался своим острым умом. Пока остальные пытались найти путь от материнского молока к женским губам, он уже занимался поиском возможности компенсировать свое телесное уродство. Он прилежно учился, как и положено карлику, но про себя смеялся, когда они пытались отделить от вещи ее цвет, который якобы должен быть идеей, способной существовать самостоятельно. Даже если это и так — кто его знает, — какое отношение это может иметь к бесконечности его страданий? Он воспринимал себя представителем всех, кто пришел в этот мир в буквальном смысле недомерком. Он воздвигнет им памятник, доведя абсурдное ad absurdum [58]. А еще он был гениальным знатоком душ. В самых темных уголках человеческих ощущений он ориентировался так же хорошо, как в герменевтике [59]. Он сделает этого студента своим союзником, это оптимальный способ обеспечить собственную безопасность. Союзники связаны одной веревкой, они не могут разойтись, иначе эта веревка петлей затянется на их шеях Он заставит его работать, не разгибая спины, так что у него язык будет вываливаться наружу, и это лучше, чем самая прекрасная смерть. Де Сверте ненавидел насилие, которое ему частенько доводилось испытывать на собственной шкуре. С Касаллом было совсем иначе. Кому захочется переносить с места на место старое узловатое дерево… А вот нежный саженец, только что выбравшийся из семени и пустивший ростки, — его можно посадить куда угодно, он наверняка расцветет пышным цветом. Возможно, новая точка зрения окажется гораздо лучше. Они приступят к работе прямо сегодня вечером. Сера собрана, ртуть готова.

— Рассматривай это как продолжение занятий. Ведь Штайнер тоже обучает вас астрономии и оккультизму. Но собственно оккультизм — это то, как философы обходятся с человеком: разрывают его на куски, разрубают, режут. Я всегда относился к нему с ненавистью, а вот Касалл, тот являлся замечательным представителем подобных умонастроений.

Де Сверте стоял перед печью и толок в ступке сухую серу. Потом добавил туда несколько размолотых кусков мандрагоры и ссыпал все это в тигель. В помещении стояла страшная вонь, а так как занавески на окнах были задернуты, запах не выветривался. Софи, слегка подкрепившаяся супом, который налил ей карлик, устроилась рядом и следила за странной процедурой. В наблюдении за его работой было что-то притягательное, она не могла сдержать некоторого любопытства. Что же у него получится? Золото? Серебро? Мечта всех алхимиков. Ей пришлось заклинать семь планет и металлов. Сама она восприняла происходящее как дурацкий спектакль, но приор настоял. Он считал, что таким образом втянул ее в свою орбиту и в орбиту небесных тел.

Ночь близилась к концу, и тигель снова был поставлен на печь. Возвращенный на огонь бульон тихонько бурлил. Де Сверте наслаждался вином. Софи он тоже угостил и, казалось, был доволен собой и сложившейся ситуацией. И он был прав: сделав ее своей сообщницей, он возложил на нее часть своей вины, потому что в такие времена достаточно малейшего намека, да даже одного только подозрения, чтобы за дело взялось правосудие. Свободным не мог чувствовать себя никто, к тому же де Сверте работал в области, на которую инквизиция обращала свое пристальное внимание. Если в его занятиях будет обнаружена хоть крупица ереси и черной магии, хоть легчайший отголосок демонической природы — считай, он мертв.

В печи трещал яркий огонь, пахнущий серой. Неужели приор не боится, что кто-нибудь заметит поднимающийся из трубы желтый дым? Нет, похоже, этому карлику страх неведом. Ведь до сих пор никто, кроме нее, его не обнаружил, потому что дом расположен на отшибе, по ночам здесь никто не ходит.

Если бы не запах, ей было бы почти уютно сидеть и смотреть в блестящие глаза гнома, в которых отражался огонь, попивать эбербахское вино и ждать, что получится из кипящего на печи бульона.

— Зачем вы убили Касалла? — Этот вопрос жег ей душу, но до сих пор она не видела возможности его задать. Может быть, подходящий момент наступил. Он чувствовал себя в безопасности, сделал ее своей сообщницей и восседал на своем собственноручно сработанном из самодовольства троне.

— А ты как думаешь? А? Ведь все очень просто. Он знал про мои опыты. Как-то, видимо случайно, Касалл наткнулся на ход из схолариума. И однажды ночью вдруг постучал в дверь. О, я ненавидел его еще и раньше, ведь он почитал свою схоластику, как другие почитают Пресвятую Деву. Всю свою жизнь он носился со своими никчемными мыслишками, выпячивая их, как это обычно делается на факультетах.

Карлик встал и склонился над сосудом. Видимо, у него абсолютно бесчувственный нос, потому что, судя по всему, ему нисколько не мешали пары, поднимающиеся у самого его лица, он их вдыхал, как вдыхают горячие пары ромашки.

А потом он повернулся к ней. Ее смущало его прекрасное, чуть ли не детское лицо.