Схождение в ад (сборник)

" Гореть мне в аду синим пламенем ", — подумалось горько и отчужденно.

И тут же пришла спасительная мыслишка: нет, он, конечно же, не бросит ее… Устроится на Западе, а через некоторое время, и она приедет к нему…

— Ч–черт! Ну, скотина! — донесся с кухни знакомый грозный рык и зашлепали по коридору, приближаясь, женины шаги. — Какого хрена ты влез в банку с медом!

— Попробовал… а… что?

— Я тебе эту банку покупала? А?! Я матери ее покупала!

— Что изменилось от какой–то там… ложки…

— Вот эту ложку засунь себе…

Трепетов внезапно для себя рассмеялся.

— И он еще ржет, сволочь!

— Дорогая, — сказал он. — Я искренне… прошу у тебя прощения. И не только за мед.

— Прощение можешь засунуть туда же.

Чтобы не подлить масла в огонь каким–либо неосторожным словом, Трепетов отправился прогуляться на улицу, заодно решив купить сигарет в одном из коммерческих ларьков, обступивших станцию метро.

В такой час, еще несколько лет назад, здесь, на асфальтовой пустоши, можно было лишь встретить редких прохожих; ныне же кипела активная ночная жизнь, связанная с торговлей, ночным извозом, прочими услугами и предложениями.

Всюду проглядывал народившийся российский капитализм, убогенький, скособоченный, чья явная недоделанность виделась Трепетову постепенно переходящей в долгострой, отвечающий лучшим традициям поры развитого бетонного социализма.

И неужели он будет скучать по этой заплеванной жизни в столице некоей т е р р и т о р и и?..

Хотя, говорят, русскому человеку труднее всего уезжать оттуда, где жить невозможно…

Ему, Трепетову, придется проверить правильность такого парадоксального утверждения.

…Россия получила в 1992–93 гг. коэффициент жизнестойкости в 1,4 балла. Согласно критериям и разъяснениям ЮНЕСКО–ВОЗ, бал ниже 1,4 указывает на то, что любая помощь таким странам бессмысленна. Нация с таким коэффициентом жизнестойкости уже не имеет внутренних источников поступательного развития и иммунитета. Ее удел медленная деградация.

ЮНЕСКО–ВОЗ

РИЧАРД ВАЛЛЕНБЕРГ

В Москву самолет из Парижа прилетел ночью, на ее переломе к тускленькому декабрьскому рассвету, но, несмотря на ранний час, Ричарда встречали бодрые, без тени сна в глазах, молодые люди, посодействовавшие ему без хлопот миновать таможенный и пограничный контроль.

Закашлявшись от едкого угара солярки, которой коптили громоздкие автобусы, скучившиеся под козырьком терминала, он нырнул в просторный салон машины — местной, очевидно, марки, что тут же покатила в сырую темень неизвестности.

Один из его энергичных сопровождающих комментировал этапы пролетавшей в оконце дороги: дескать, мы на шоссе, что ведет в центр города, а вот и сам центр; справа — Кремль, там вы обязательно побываете; тот серый уродливый дом — обитель сталинского правительства; а в пяти минутах от него — место вашего сегодняшнего ночлега…

Квартира была просторной, с высокими потолками, вполне приличной мебелью… Она даже отличалась известным уютом и ухоженностью, но, отмечая многоопытным взором детали, Ричард понимал: он находится в помещении, предназначенном для конспиративных контактов, и впечатление обжитости идет от выверенных элементов антуража, создающих определенную атмосферу, необходимую именно что для сторонних посетителей.

Впрочем, никакого дела до этой квартиры с ее прошлым, настоящим и будущим, ему не было. Им владело единственное желание: побыстрее уснуть после трех суток бодрствования на путаном пути сюда, в Россию, если не считать нескольких часов смутной дремы в кресле авиалайнера.

Один из сопровождающих сообщил, что в холодильнике гость найдет сыр, масло, яйца и ветчину. Кофе, чай, сахар и конфеты — на кухонной полке. Чистое постельное и нижнее белье — в тумбочке.

Если мистер не против, то входная железная дверь в течение ночи будет заперта, тем более, что причин для променадов в данное время суток и в данной ситуации не существует.

Телефоном просьба не пользоваться, однако в случае чрезвычайной необходимости можно позвонить вот по этому номеру…

Номер был тут же начертан на бумажной салфетке и сопровожден следующим паролем: «Говорит тридцатый»…

Зачем–то осмотрев напоследок ванную комнату и туалет видимо, в поисках затаившегося там возможного злоумышленника, офицеры поочередно пожали Ричарду руку и скрылись за входной дверью, долго скрежетавшей запираемыми сейфовыми замками.

Затем навалилась оглушающая, однотонная тишина…

Ричард присел в глубокое плюшевое кресло, смежив набрякшие от бессонницы веки.

А когда открыл глаза, в комнате уже царил давний солнечный свет, из прихожей доносились какие–то приглушенные голоса и, чертыхнувшись с внезапного просонья, Ричард подскочил к выключателю, погасив горевшую с прошедшей ночи люстру, боковым зрением отмечая, как в комнату входят двое незнакомцев.

Один — низенький, пожилой, напоминал бухгалтера небольшой фирмы, второй же — лет сорока пяти, сутулый, с вытянутой вперед шеей, в очках, нес на себе печать некоей наукообразности. Оба — в серых, невзрачного покроя костюмчиках.