Схождение во ад

Из разбитого шкафа с оторванной дверцей, что когда-то стоял в спальне, он вытащил свою одежду и, сбросив балахон, дрожа под порывами пронизывающего жгучего ветра, облачился в костюм и в пальто.

Во внутреннем кармане пиджака нащупал свой бумажник с документами и кредитными карточками.

Еще раз прошелся в развалинах, пока, наконец, неподалеку от мертвого ламы, не увидел лежавшую навзничь Глорию.

Стер пальцами припорошивший ее лицо снег… Длинная рваная рана тянулась от лба ее к темени. Короста замерзшей крови залепила глазницу и волосы.

Ему захотелось завыть. В голос. Как умирающему в зимних горах волку. За что?! Неужели ему вовсе не суждено счастья?!

Она лежала в снегу, как красивая сломанная кукла, а он стоял над ней и беззвучно рыдал, не зная, кого винить и кого проклинать… Судьбу? Себя? Краузе? Карму?..

Среди покореженных от взрыва, видимо, газохранилища, машин, он обнаружил единственный уцелевший «линкольн» с треснувшим лобовым стеклом и, взломав рулевую колонку, накоротко соединил провода, пустив двигатель. После, лавируя между завалами кирпича, вывел машину на заснеженную дорогу.

А через два часа, бросив «линкольн» возле крохотной железнодорожной станции, он сел на поезд, идущий в Вену.

АЛЕКСЕЙ ТРЕПЕТОВ

Трепетов очнулся от пробиравшего все его тело мороза на скамье возле старого парка, некогда разделявщего восточный и западный Берлин.

С трудом встал, стуча зубами от озноба. Сознание постепенно освобождалось от дурмана, и он начинал уяснять, что каким-то чудом остался в живых, и позади страшный подвал, гулкие голоса допрашивающих, доносившиеся сквозь наркотическую пелену, сонливое безволие и темные бессознательные провалы памяти…

Сгибы локтей ныли тупой, неотвязной болью. Он посмотрел на запястья рук, увидев наплывы багрово-черных синяков, тянущиеся к ладоням… Да, искололи его изрядно и безжалостно…

В куртке обнаружился паспорт и — сберегательная банковская книжка.

Дрожащими пальцами он перелистал ее страницы. Так и есть! Эти сволочи ограбили его вчистую! Но когда, как?! И зачем все свои деньги надо было держать на одном счету?! Идиот! Сложил все яйца в одну корзину!

Вот тебе и дивные тропические острова, вот тебе креветки и креолки…

Да и чего ради он сунулся в этот треклятый Берлин! И куда теперь идти? И кто он теперь? Продрогший, еле волочащий ноги нищий!

Единственный человек, к которому он когда-то и мог обратиться Виктор, но сейчас любой телефонный звонок бывшему лже-агенту несет в себе самоубийственную опасность, ибо парень, похоже, соскочил с крючка, связавшись с теми, от кого ему, Трепетову, бессмысленно ждать пощады.

Усилием воли превозмогая обморочную слабость, он доковылял до дороги, где остановил полицейскую машину, и уже через считанные минуты сидел в участке, рассказывая компетентному лицу о похищении его злоумышленниками, демонстрируя исколотые руки и — банковскую книжку с погашенным счетом…

— Это — наверняка русские, — глубокомысленно выпячивая губу, предполагал дознаватель. — Кого из своих соотечественников вы знаете здесь?.. С кем поддерживали связи?

— Ни с кем! Я хочу восстановить счет! — напирал Трепетов. — Вы должны мне помочь!

— Мы составим необходимые документы, проведем расследование… Однако — вопрос. Речь идет о внушительной сумме. И мы обязаны знать о природе происхождения таких средств…

Ночевал Трепетов в одиночной камере участка.

Засунув пальчик в безжалостные шестерни полицейского механизма, он теперь удрученно размышлял, как бы механизм этот не оттяпал ему всю руку, а то и вовсе не затянул бы со всеми потрохами в жернова своего непривлекательного чрева…

На том мы с бывшим полковником советской разведки и распрощаемся.

МИХАИЛ АВЕРИН

В маленькой русской церкви, расположенной на одной из узеньких улиц Карлсхорста, шла служба.

Окрестившийся здесь всего два дня назад, Миша Аверин, стоял ныне в толпе верующих, внимая священнику.

Что заставило его оказаться здесь? Интуитивное стремление найти какую-то опору в зыбкой неопреденности своего бытия? Избежание смерти, неотвратимую угрозу которой он почувствовал в подвале виллы, среди жутких типов, способных отрезать голову, не моргнув стылым взором профессиональных убийц? Но что привело его в тот подвал? Как ни крути собственная корысть, коварство и еще куча разнообразной дряни, накопившейся в душе и — основательно уже душу разъевшей…

Он помнил, как из подземелья его привели в огромный кабинет с мраморным полом, закопченной пастью камина, с растрескавшейс паутиной лепкой карнизов потолка… Матовые стекла витражей лили преобразованный их замутненностью неверный, водянистый свет из стрельчатых проемов окон на портреты рыцарей, дам и старинную черного дерева мебель, составленную из стульев-тронов с грубой кожей сидений и мрачного как надгробие письменного стола, перечеркнутого опрокинутой со стены тенью распятья.