Схождение во ад

«Запомните одно: в этой войне не может быть никаких компромиссов. Может быть только победа или поражение. И если немецкий народ не сможет вырвать победы у врага, то он будет уничтожен».

Я никогда не забуду слов, которыми Гитлер закончил: «Да, тогда он заслужит уничтожение, потому что лучшие люди Германии погибнут на войне. Конец Германии будет ужасным, и немецкий народ заслужит его».

Мне казалось, что посреди комнаты стоит умалишенный, и все нити, которые еще связывали меня с этим человеком, в этот момент оборвались: он хотел приговорить к смерти самое дорогое для него — свой народ. Он жаждал его уничтожения ради удовлетворения собственной злобы.

Из воспоминаний Вальтера Шелленберга,

бригаденфюрера СС, начальника 6-го отдела РХСА.

Если Германия проиграет войну, немецкий народ докажет свою биологическую неполноценность и потеряет право на существование. Запад вынуждает нас драться до конца. Однако ясно, что победителем будет не Запад, а Восток.

Из речи Гитлера в ставке командующих армиями

перед наступлением в Арденнах. 1944 год.

ФРИДРИХ КРАУЗЕ

Пасмурное берлинское небо. В этом марте оно было по-октябрьски низким и мглистым, словно предвещало унылую сырую зиму, а не скорое лето, должное согласно прогнозам выдаться на редкость жарким.

Даже чрезмерно жарким… Краузе усмехнулся — растерянно и горько. Да, лето будет горячей порой — особенно здесь, в столице Рейха, — от бомбежек и артиллерийского огня, если, конечно, враг не войдет сюда, в Берлин уже в апреле-мае. И просто не верится, что остались какие-то недели до появления на этих улицах русских солдат, до даты великого крушения… Крушения несостоявшейся империи арийцев.

Что же будет? Как жить, а вернее — выживать, сначала попросту ища спасения, а после — зачиная продуманное долгое возрождение?..

Внезапно его пробрала дрожь, и он замер прямо посередине улицы, уцепив ворот шинели судорожно сведенными пальцами.

Все как бы качнулось и поплыло перед глазами: серо-черные колонны Рейхстага, Бранденбургские ворота, аккуратный ряд машин с хромированными облицовками радиаторов у входа в канцелярию фюрера, красные стяги с упрямой, будто готовой к решительному повороту свастикой, недвижимые фигуры охраны СС…

Словно мягкий прозрачный поток воды обрушился на реальность, смывая ее, и явилась хрупкая, но ясная и резкая в своих красках картина: тот же Рейхстаг, но уже без купола, цветные одежды странной разноликой толпы у главных ворот Германии, неон вывесок на новеньких многоэтажных домах с призматическими широкими окнами; домах, стоящих на месте бункера; затаенный уют ресторанов и магазинчиков, и — лишь один знакомый старый дом, оставшийся на этой улице, зажатый в тиски новостроек, дом в осколочных и пулевых выбоинах, упрямо отторгавших шпаклевку, посланец прошлого, чудом уцелевший кусочек истинного Берлина. Его, Фридриха Краузе, Берлина.

— Штандартенфюрер? Вам нездоровится?

Серебряный череп на черном бархате околыша фуражки, мальчишеское лицо в россыпи веснушек, выжидательно-почтительный взгляд…

— Все в порядке, унтершарфюрер.

Перед ним стоял один из офицеров внешней охраны бункера.

Чисто механическим усилием воли Краузе как бы переместил образ его туда, в темень будущего, и нашел отклик — словно в черной ночной воде легонько плеснула рыба, уходя в глубину… Этот уцелеет, этому еще жить.

— Все в порядке, — повторил он, доброжелательно кивнув младшему по званию и — пошел к своей машине.

Устраиваясь на холодной коже заднего сидения, еще раз обернулся в сторону рейхканцелярии.

Да, это все, финал, подумалось отрешенно, как о чем-то давнем и пережитом — так вспоминают о старом ранении, глядя на выбеленный временем шрам.