Схожу-ка я замуж!

Я ожидал увидеть самовлюбленного, уверенного в своем могуществе и правоте вальяжного молодого человека, а на пороге стоял перепуганный худосочный малец в широкой, не по размеру замшевой куртке. Он затравленно смотрел на меня покрасневшими глазами, и я заметил, что руки у него дрожат.

— Ах, вы насчет моего письма… — сказал он, как мне показалось, с облегчением. — Тогда садитесь, пожалуйста.

Он подкатил ко мне кресло, напоминающее миниатюрный вертолет, и я едва не утонул в нем.

— Мне просто захотелось на тебя посмотреть, — сказал я. — II, может быть, поспорить.

— А чего спорить… — вяло пожал плечами Николай. — Это все в прошлом. Сейчас мне спорить ни к чему.

— Это почему же? — удивился я, так как ожидал услышать в ответ иронические слова, приправленные циничной улыбкой, на что у меня был заранее заготовленный убийственный монолог.

— Да что тут темнить, все равно вы узнаете, раз приехали. Погорел я. Застукали, что халтурю, вышибли с треском. Машину запорол, так что все сбережения — тю-тю! Вот и гарнитур в погашение долгов, так сказать, и все остальное.

— А Клавдия?

— Бросила. Ушла к родителям.

— А куда ты теперь?

— Разнорабочим — куда еще? Как говорится, начну жизнь сначала…

Картина была ясна. Я попрощался с погорельцем и вышел.

ФЕДЬКЕ — ЗВОНИТЬ ВЕЧНО!

Разбирая как-то ненужные бумаги, я наткнулся на старую записную книжку и с легкой грустью стал перелистывать забытые имена, канувшие в Лету номера телефонов… На одной из страниц внимание мое привлекла полустертая от времени запись, сделанная незнакомой рукой: «Федьке — звонить вечно!»

«М-да… Кто бы это мог быть?» — подумал я и хотел уже было перевернуть страницу, как вдруг меня осенило: так это же Федька Сидоров, мой однокурсник, закадычный, можно сказать, друг юности, сосед по комнате в самом неустроенном и самом веселом доме на свете — в студенческом общежитии! Помнится, встретились на улице, потребовал он эту самую записную книжку и собственноручно нацарапал свои координаты. И при этом еще ворчал, что забывать старых друзей грешно.

Это надо же, смущенно рассуждал я, сколько общих волнений, конспектов, вечеров в читалках, шпаргалок, и вот хотел перевернуть страницу, чтоб никогда не вспомнить, не позвонить…

Проклиная себя за черствость, я набрал номер и услышал далекий, чуть погрубевший, но такой же знакомый голос:

— Сидоров у телефона!

— Федька! — закричал я радостно. — Это действительно ты, староста знаменитой двадцать четвертой группы?

— Кто это? — строго спросил голос.

— Это я, Лёдик! Помнишь, бродяга?

Трубка помолчала немного, потом укоризненно сказала:

— Я-то помню, а чего сам исчез?

— Да суета, старик, — жалко оправдывался я. — Дни бегут, звонки звенят, сводки шуршат, не успеваю за стол сесть, а уже домой пора, а там семья, сам понимаешь, обязанности…

— Понимаю, — согласился Федька. — У самого так, но я стараюсь не забывать старых друзей, вот только тебя из виду потерял. Где трубишь? Надеюсь, высоко забрался?

— Да нет, не получилось как-то… Экономистом вкалываю в одной маленькой конторе.

— Бывает, и мал золотник, да дорог. Контора-то что выдает?

— Так, ерундистику. Брючные ремешки делаем из кожзаменителя.

— Действительно, ерундистика… — разочарованно, как мне показалось, вздохнул Федька. — Солидные люди подтяжки носят. И сырье-то у вас… Гм… ремешки. Надо же!

— А наших, наших-то встречаешь?

— В основном с ними и общаюсь. Валька Зайцева дочь замуж выдала. Димка Козлов кожаный пиджак купил, аргентинский, архимоднейший, щеголяет.

— Молодец! Годы его не берут!

— Ну, а тебя берут? — Федькин голос подобрел. — На мандолине пилишь?

— Да какое там! На счетной машине пилю. Голова не тем забита.

— А зря… — Федька помолчал немного, потом сказал: —Ну, а квартирные условия у тебя как, ничего? Надеюсь, не в коммуналке живешь?

— Да что ты? У меня трехкомнатная!

— Сколько людей проживает?

— Со мной — трое.

— Ну это еще годится, — Федька покашлял и деловито спросил: — Так, слушаю тебя, Леонард Кузьмич. Давай.

— Что давай?

— Говори, что там у тебя да как.

— Да по-прежнему на Варьке женат, сын в институ…

— Поступить хочет?

— Поступил. Арабский учит, ох, и трудно ему, одно слово «верблюд», говорит, четыре тысячи синонимов имеет!

— С учебниками, что ли, туго?

— Да нет, все есть.

— От картошки освободить?

— Уже вернулся.

— Может, сумку фирменную хочет, чтоб все упали? Есть у меня такая японская — «Спортклуб, путешествия, приключения», в клеточку, а?

— Да нет, есть у него сумка!

— Тогда, может, сессию завалил? Может, похлопотать надо?

— Спасибо… Тройка, правда, есть, но мы исправим.

— Так… — Федька помолчал и, как мне показалось, удивленно спросил: — Ну так что ты?

— Как что? — не понял я.

— Не может быть, чтобы тебе ничего не было надо!

— Да нет, ничего не надо! — радостно сказал я. — Все у меня есть. Тьфу, тьфу, тьфу, конечно! Очень рад был тебя слышать. Никуда не уезжаешь?

— Да нет…

— Надо обязательно встретиться. На днях, лады?

— Лады… — неуверенно произнес Федька.