Схватка

— Это герцог Одди Кронкер, — сообщил громким одышливым шепотом, выдернув рыжий волосок из носа. — Виртуоз шпаги! Самый опасный бретер и забияка Варлойна, и, пожалуй, Санкструма, да, Санкструма.

Я герцог, Кронкер — герцог. Дуэль, как известно, возможна только между равными или примерно равными. У-у-у, маленькие мои, ну какие веселые интриги! Вы же знаете — через Аниру Най — что я совершенно не умею владеть шпагой. Ну не умею, не дано, хотя и пытался, но это как высшая математика и врожденный же математический кретинизм — Энштейном и даже просто школьным учителем мне не стать, я никогда не прыгну выше простейшей алгебры. Но лапочки мои, какие же вы все-таки затейники, а? Вы подобрали мне для дуэли мастера шпаги, чтобы он пронзил мое сердце с первого же выпада. Я, конечно, могу отказаться, но в этом случае репутация моя рухнет в пропасть и уже никогда не восстановится. Архканцлер — подлый трус, недостойный своего звания. В любом случае — приму я вызов или же откажусь, фракция, подославшая Одди Кронкера, окажется в выигрыше.

— Мой предшественник, Жеррад Утре, несчастный, оставил дуэльный кодекс без изменений? — спросил я осторожно, поскольку понятия не имел о том, какие положения дуэльного кодекса действуют в Санкструме.

Бришер дохнул на меня вином (явно лично постарался, опечатывая винные подвалы):

— Так точно! Все двадцать пять заповедей, издревле утвержденных Растарами!

Многовато их, этих заповедей. Запретить, что ли, дуэли? Ришелье вон, запрещал… А лучше — ввести на дуэль налог, сразу поубавится горячих голов и бретеры потеряют свои доходы.

Меж тем Кронкер перешел от воплей к делу: он усадил хлюпающую Мэритту на лавку у стены и направился ко мне решительным шагом. Перчатки — хорошие кожаные перчатки с серебряным узором — он держал заткнутыми за пояс — хороший, кожаный пояс с золотыми бляшками. Когда Кронкер приблизился, я увидел, что лоб его и щеки исчерканы массой белых и розовых — еще свежих — шрамов, верный признак того, что обладатель шрамов дока в фехтовании.

В отличие от меня.

Глаза его были пронзительно голубые, прозрачные, взгляд — холодный и расчетливый. Он знал, он прекрасно знал, что я не умею фехтовать, и готовился сейчас к бессудному убийству!

Он извлек перчатку окровавленной рукой. Затем выставил ногу и отвел руку с перчаткой для броска мне в лицо, и при этом попытался разразиться гневной речью. Но я не дал ему шанса метнуть перчатку. Сжав кулак, я шагнул к Одди Кронкеру, сгреб за грудки и от души врезал в зубы. А потом добавил хук снизу, под нагло выставленный подбородок, от чего виртуоз шпаги отлетел на пару метров и звучно врезался в стену.

— Лжец! — загремел я, наступая на ошеломленного Одди. — Лжец и подлец, и трус и негодяй! Я вижу, ты обманываешь архканцлера! Все, все открыто моему взгляду! Еще раз повторяю: ты и твоя дама лгут!

Он схватился за эфес, но я продемонстрировал кулак, и он понял — если вытащит шпагу, я вновь основательно пройдусь по его челюсти.

Мэритта что-то взвизгнула.

— Атли, — сказал я, кивая на Мэритту. — Сделай это… Покажи всем пузырь…

Дочь Степи хохотнула, обнажив один из клинков, прыжком оказалась подле Мэритты. Она взрезала шнуровку ее лифа, затем черканула клинком по тонкой веревочке, к которой был привязан бычий пузырь, и, подцепив его острием, вытащила на свет. Толпа зашушукалась громче.

Я продолжил — все так же гулко, чтобы меня слышали и в окрестных коридорах дворца:

— Свиная кровь в бычьем пузыре! А сейчас я велю принести таз с водой и хорошенько отмыть лицо твоей дамы! Ты, Кронкер, был рядом, ты видел ее лицо вплотную, ты протирал его от крови и не мог не заметить, что губы и нос и лоб ее целы и не повреждены ударом. Значит, ты сообщник, Кронкер, пытавшийся обманным путем вызвать архканцлера на дуэль! Это — обман. Это — преступление! И ты знаешь это так же хорошо, как и я… И ты знаешь, чем я вправе тебе отплатить! Ты замыслил убийство, замаскированное под дуэль! Это — казнь. Самая страшная и лютая, какая только может быть! Казнь! Казнь! — вскричал я несколько раз, подступив к Кронкеру вплотную.

Он молча растирал по шрамам кровь из лопнувшей губы. Толпа гудела, как пчелиный рой. И сейчас я дирижировал этим роем! И одной осой, случайно залетевший в улей.

— Так мне велеть принести таз с водой? — громко вопросил я.

Он молча покачал головой. Щеки его и лоб бледнели, а шрамы, напротив, стали красными, будто папочкино лицо разрисовал фломастером шаловливый ребенок.

— Я дам тебе шанс на прощение. На колени, Кронкер, на колени перед архканцлером империи Санкструм. Извиняйся, и, если я приму твои извинения, считай себя помилованным. И в этом я даю нерушимое слово архканцлера! Даю его здесь и сейчас! И запомните все: слово архканцлера — тверже Сути Ашара, что ярко сияет в короне Императора!

Атли негромко хмыкнула, но, думаю, только я ее услыхал. И правда — я клялся безделицей, украшавшей ныне имперский венец.