Схватка с ненавистью

Гости вели себя чинно, степенно обменивались приветствиями, вежливо уступали дорогу у двери в гостиную. Так же чинно вели себя в свое время их родители, собираясь на день именин или иное торжество в далекие дореволюционные дни в местечках, на той далекой, старой, доброй Украине, где служили управляющими, директорами гимназий, владели хуторами и сахарными заводиками.

Как Евгения перенесла в «арийский» особняк герань и вышитые полотенца, так и они цепко сохранили и берегли традиции старого мира, вывезенные десятки лет назад с украинской земли.

Они любили вышитые сорочки и жупаны, по воскресеньям – вареники вместо сосисок, тщательно берегли те немногочисленные реликвии, которые удалось прихватить с собой и которые подчеркивали их принадлежность к неньке-Украине.

Но больше всего на свете они любили воспоминания: о беззаботных днях на отцовских вишневых хуторах, о Львове и Киеве – прекрасных городах, где многие из них обучались наукам, о встречах с «корифеями украинской национальной мысли», и своей неуставной работе на ниве пробуждения национального сознания.

Еще недавно многие из них с гордостью называли имена «друзей» из высших сфер Третьего рейха. Теперь же эти имена были запрятаны в самые дальние тайники памяти. Было бы дурным тоном вспомнить тому же Мудрому о внимании к нему Эрвина Штольца, заместителя начальника абвера II (диверсии и саботаж).

Не могли быть темой для общих разговоров и проблемы нынешнего состояния националистической организации. Это была высокая политика, определявшаяся «лидерами».

Здесь собрался узкий круг людей, притершихся друг к другу, но никогда и никому не доверявших – даже самым близким.

И был среди гостей Макивчука странный человек – Щусь. Так его все и звали – Щусь, хотя вряд ли кто стал бы утверждать, что это подлинная фамилия. Щуся редко видели трезвым и никогда не встречали пьяным. Вот уже несколько месяцев он вливал в себя дозы спиртного, презирая трезвых, но не переступая черту, за которой – белая горячка. Под глазами у него темнели круги, глаза были воспаленные, над ними нависли тяжелые, набухшие веки. Как и всякий подвыпивший человек, Щусь говорил громко и резко, бесцеремонно вмешиваясь в чужие споры. Его не очень любили приглашать на вечеринки и торжества, он же, нимало не смущаясь, приходил сам, прослышав, что где-то есть выпивка и люди.

Шепотом рассказывали, что стал таким Щусь после того, как пришлось ему в Жешувском воеводстве Польши истреблять семьи украинцев, отказавшихся поддерживать бандеровцев. Не так давно Щусь курьером ходил на «земли» и возвратился вконец издерганным, и на какое-то время странно присмиревшим. Пить стал еще больше.

– Панове, – влез Щусь в разговор гостей, чинно рассуждавших о том, как рубят под корень большевики основы украинского самосознания, – чепуху вы несете, звыняйте.

– То есть как это чепуху? – возмутился Левко Степанович.

– На Украине никогда не делалось столько, сколько сейчас, для развития языка, литературы, науки, культуры. У них куска хлеба не хватает часто, а книги миллионными тиражами издают. Сами в землянках живут, а школы строят. И какие школы!

– Опять хватил лишнего, – пробормотал себе под нос Макивчук.

Щусь услышал, подошел вплотную к редактору, погрозил пальцем:

– Ох, Левко, плохо ты кончишь! Свои же, как теля на веревочке, прирежут…

Назревал скандал, и Макивчук поспешил потушить его, сунув Щусю чарку с водкой. Щусь, когда выпивал, становился покладистее.

Ждали Крука. Это был один из приближенных вождя ОУН, его правая рука. Крук стоял у истоков высокой политики, он определял вместе с несколькими лицами эту политику и разрабатывал практические шаги для ее осуществления.

Крук вошел в силу недавно, когда вместе с поражением фашистских союзников упали на израненную войной землю и черно-красные знамена УПА. Он был из тех, кто любой ценой решил поднять их снова, если надо – перекрасить, отмыть от крови и грязи, но развернуть для нового похода, ибо союзники ОУН могут меняться, но конечная цель – борьба с большевизмом – никогда.

Лидер был из «молодых». Не из тех, кто обрел пристанище в Германии еще в двадцатые годы после победы советской власти на Украине, а из так называемой новой эмиграции, то есть из тех, кто бежал с Украины вместе с гитлеровцами.

Злата благоговела перед ним. Это была реальная надежда – не на старцев, упивающихся прошлыми заслугами, а на энергичного, сильного человека, думающего о будущем.

Ей казалось неслучайным, что Крук, как и Степан Бандера, происходил из семьи священника, что он вступил в националистскую организацию, как и Бандера, совсем юным и при случае мог вспомнить о своих встречах с «великим Степаном».

Ожидание высокого гостя наложило свой отпечаток на начало званого вечера – никто не садился за стол, беседа велась вполголоса, охранники особняка крутились у входа.

Крук пришел минута в минуту в обещанное время, демонстрируя верность новому стилю руководства – деловому, энергичному.

Стефа преподнесла ему букетик ромашки. Он, в свою очередь, передал их хозяйке:

– Щиро вдячный за запрошения…