Схватка с ненавистью

Юлий Макарович осторожно тронул ее за плечо. Девушка вдруг резко вырвалась, сунула руку в карман пиджака. Она несколько секунд широко раскрытыми глазами смотрела, не узнавая, на Юлия Макаровича. Наконец что-то вспомнила, пришла в себя. Взгляд у нее снова стал ясным и цепким.

— Вот был бы номер, — заулыбалась она, — если бы я вас, дорогой вуйко[18], случайно подстрелила…

От этой шутки Юлию Макаровичу стало немного не по себе. Но он сдержался.

— Вот чай, пейте.

Пока гостья торопливо, обжигаясь, пила густой, на совесть заваренный чай, Юлий Макарович, прикрыв глаза ладонью, незаметно изучал ее.

Девушке было лет двадцать пять — двадцать семь. Ввалилась она в квартиру, видно, прямо с дороги: одежда помята, прическа сбита, движения неуверенные — усталость сковывает тело. Одета в широкую сельскую юбку, под простеньким с прямыми плечами и накладными карманами пиджачком — цветная блузка. Брови вразлет, смуглянка, это видно даже при неверном свете лампы. Держится уверенно, даже нахально; по этому сразу отличишь, что хоть и одета в сельскую одежонку, но скорее всего горожанка. По выговору трудно судить, откуда она, — говорит на том среднем украинском языке, который стал входить в обиход в последние годы.

Чемоданчик ее Юлий Макарович успел осмотреть, пока чай готовил. Ничего интересного: колбаса, кус масла, завернутого в чистую полотняную тряпку, другие продукты. Это мог быть гостинец из села родственнику-горожанину.

Девушка наконец отодвинула чашку с чаем, с любопытством посмотрела на Юлия Макаровича.

— Так вот вы какой… — протянула не без интереса.

— Какой? — машинально переспросил хозяин квартиры. Он уже давно догадался, что за гостья к нему пожаловала, однако считал нужным пока всем своим видом демонстрировать недоумение и легкое возмущение бесцеремонностью девушки.

— Я вас почему-то представляла более молодым…

— Хватит, — не повышая голоса, приказал Юлий Макарович. — Вы, кажется, ошиблись адресом. Отогрелись и уходите. У меня нет племянниц…

— Зачем же так, дорогой дядюшка? — не смутилась девушка. Она даже улыбнулась в ответ на несдержанность Юлия Макаровича, но улыбка эта была холодной, злой. — Як вам, можно сказать, на крыльях летела…

— Кто вы? Отвечайте, живо! — Юлий Макарович умел приказывать, не повышая голоса: слова катились однообразно и ровно, но редко кто ослушивался Беса, когда он приказывал.

— Мама предупреждала, что вы строгий, — девушку не смутила резкость. — Еще она говорила, что у вас короткая память. Покажи, советовала, брату, вот эту косынку, я ее в детстве любила. По ней он тебя и узнает…

Девушка извлекла из кармана пиджачка голубую шелковую косынку. Края ее обрамляла черная смужка.

Черно-голубой пароль немного смягчил Юлия Макаровича. Но годы конспирации научили его не верить даже собственным глазам. Бывает и так, что тебе покажут саблю — редкую, дорогую, и докажут, что именно ее поднимал на турок Иеремия Вишневецкий, а окажется, что это просто искусная подделка. Из-за кордона на «земли» путь длинный, мало ли какие превращения могут произойти на этих немереных километрах с курьерами.

— Помнится, у моей сестры действительно была такая косынка, — сказал Юлий Макарович, — но она никогда не говорила, что у нее есть взрослая дочь.

— Видно, вы запамятовали. А мама вас так хорошо помнит, даже стихи, которые вы любили. Вот эти…

…Украйна — раздолье степное!
Там, как брат, обнимет ветер
В степи на просторе;
Там в широком поле воля…

Юлий Макарович продолжил:

Там синее море
Шумит, плещет, славит бога…

— Странно, — сказал, подумав, Юлий Макарович, — я готов признать, что действительно по старости мог забыть что-то. С сестрой давно не встречались… Но адрес ведь у нее не изменился?

— Можете написать, — сжавшись под недоверчивым взглядом Юлия Макаровича, ответила девушка, — мама все подтвердит. И даже то, что я приехала хоть и с деньгами, но без знакомых, без добрых покровителей, и что негде даже на первых порах остановиться.

Она, судя по всему, растерялась: пароль не произвел впечатления. Может, в чем-то ошиблась?

— Если вы считаете, что я навязываюсь, то могу и уйти, — тихо сказала гостья.

По лицу Юлия Макаровича нельзя было прочесть, о чем он думает. Лицо его — рано состарившегося человека — ничего не выражало; пожелтевшая, почти пергаментная кожа обтягивала скулы, широкий лоб, остренький подбородок. Изрезано оно морщинами — такими изображают пенсионеров, немало хлебнувших в жизни, прежде чем устроиться с газетой в руках в мягком кресле заработанной праведными трудами собственной квартирки.

Юлий Макарович действительно походил на скучненького провинциального служащего, дотягивавшего до каких-то, одному ему известных рубежей последние годы. Был он невысокого роста, худощавым и чуть сгорбленным. А глаза были неожиданно живыми, яркими.