Схватка с ненавистью

К вечеру приехал на мотоцикле хозяин. Леся отсюда, со своего пригорка, не могла его рассмотреть, но не сомневалась — это он, знала, что есть у контрабандиста мотоцикл.

Молодица встретила мужа у порога, он швырнул ей ватник, потопал в хату. На хуторе стало малолюдно, все забились по своим углам, даже бабка слезла с завалинки: видно, правил хозяин на подворье твердой рукой.

Леся еще долго лежала на пригорке, сквозь зубы проклинала злую судьбину, бросившую ее на эту жесткую землю. Потянулся к югу журавлиный клин. Птицы летели низко, будто их прижимало к земле тяжелое серое небо, нехотя, нечасто взмахивали тяжелыми крыльями. Курлыканье было у них как плач.

Серая земля, серое небо…

А хутор был надежный, ничто не вызывало подозрений. Опасность здесь не грозила, разве только случится что-нибудь неожиданное.

Поздно вечером Леся подошла к хате, осторожно стукнула в окно…

…Разве все это расскажешь Мудрому словами? Слово не может передать абсолютно все, что чувствует человек, оно нарисует только примерную картину. Береза на полотне художника — это еще не березка живая, ласковая на лесной поляне.

— Сколько дней вы провели на хуторе? — спросил Мудрый.

— Почти неделю. Хозяин, его кличка Чиж, готовился.

— Он вас сразу признал?

— Да. Как я уже докладывала вам, о моем приходе он был оповещен заранее.

— Что заставило Чижа решиться на столь рискованное предприятие, как переход кордона?

— Две вещи: деньги и страх.

— Много вы ему заплатили?

— Десять тысяч.

— Вы упомянули о страхе…

— Брат предупредил Чижа, что за мной стоит Бес. Чиж был в одной из наших сотен в годы войны. Что такое наша служба безпеки, знает хорошо.

— Он сразу согласился быть вашим проводником?

— Нет, колебался долго, говорил, что уже бросил свое опасное занятие. Мне даже показалось, что он может меня втихомолку пристукнуть: меня ведь милиция разыскивать не будет. Труп можно упрятать на дно озера, рядом с хутором небольшое озеро — с собаками не нашли бы…

— Что же его остановило?

— Напомнила ему — Бес знает мой маршрут, и если со мной что-нибудь случится — хуторок дымом поднимется к небу, а женушка его потешит боевиков.

— Подействовало?

— Еще как.

Да, страх великая сила. Мудрому были понятны люди, которые боятся. В них нет загадок, они не могут устоять перед силой. И поговорку «служить не за страх, а за совесть» Мудрый не признавал, уточнял ее: не за совесть, а за страх. И Леся тоже боится, видно это. И хорошо, что боится — не в гостях у неньки находится, а в службе безпеки ОУН. Когда удастся отвоевать у коммунистов державу, в ней будет такая тайная служба, что Гиммлер от зависти в гробу перевернется.

Мудрый отогнал приятные мысли — не время для мечтаний.

— Когда и как вы перешли советско-польский кордон?

— В ночь под воскресенье…

…К переходу Чиж подготовился тщательно. Границу он знал как свои пять пальцев. Известно было ему и место, где можно проскользнуть мимо застав: огромное болото, почти непроходимое. Одни его берега принадлежали Украине, другие — Польше. Участок границы у болота охранялся не особенно тщательно.

Неспокойно было в эти месяцы на огромной территории, покрытой лесами. В лесах этих, стоящих от века, редкой цепочкой были разбросаны хутора, небольшие села, опасливо встречающие новую жизнь. А там, где леса переходили в веселые плодородные долины, где лежали щедрые поля, в деревнях бастионами старого мира высились добротные кулацкие дома, крытые черепицей или железом, — власть их над безземельными хлопами десятилетиями казалась нерушимой.

По этой земле шла Леся Чайка — это была ее земля, и она ее хорошо знала. И психология таких, как Чиж-контрабандист, ей тоже была хорошо известна. Грабеж — способ обеспечить сытую жизнь в будущем; разве его интересовала «великая соборная держава»? Черта с два, возможность пограбить «законно-идейно» — вот что его привлекало!

Чиж-контрабандист охотно бы передал чекистам Чайку, неожиданно вынырнувшую из времени, на котором он, как считал, поставил крест. А ну как разговорится в НКВД? Прощай тогда хуторок, здравствуй лагерь?

В озере бы похоронил курьера, но Бес свое слово сдержит, придет с хлопцами, тогда — жизнь прощай…

Не верила Леся Чижу и заставила его идти впереди себя, зорко стерегла каждое движение, все время ждала удара ножом. Трудно это — ждать подлого взмаха руки. Не минуту или две, а часами быть в том состоянии, когда треск сухой ветки под сапогом кажется выстрелом.

Шли они через болото много часов. Местами по еле отличимой, зыбкой, выскальзающей из-под ног тропке, иногда — по пояс в густой стоялой воде. Камыши и лозняк встали на болоте в два человеческих роста, закрыли их от всего мира.

Двое в первобытном, первозданном мире…

Осень выкрасила болото в бурый цвет. Опустились на дно кувшинки в редких окнах чистой воды, и сама вода стала ломкой и стеклянной. Прилегли к торфяникам никогда не кошенные травы. Осока поникла, будто и не выставляла совсем недавно свои листья-ножи. Бурые метелки тростника печально гнулись под ветром, беззащитно тянулись к людям, нежданно-негаданно объявившимся в забытых богом местах.