Схватка с оборотнем

— Еще с давних пор, во время разъездов по лагерям, — рассказывал он, — я хранил у себя документы и биографию капитана Дорохова. Это был храбрый человек, он попал в плен в конце войны, не предал своей воинской чести, но, к сожалению, перед смертью рассказал о себе соседу по нарам. Сосед был агентом гестапо. Через него я получил все сведения о Дорохове. И вот в сорок шестом году в качестве Дорохова я был послан в один из лагерей перемещенных лиц, а затем перешел советскую границу. С этого времени и началась моя акклиматизация в России. Спустя четыре года я написал письмо в Москву на адрес Викентьева и был им встречен. Викентьев пенсионер, он получал письма и относил их по известному ему адресу. Викентьев помог мне встретиться с одним человеком из разведки и с его помощью в пятьдесят втором году я ушел за рубеж. Я закончил курсы при разведшколе и стажировался в разных странах. Потом был направлен в Советский Союз под прежней фамилией — Дорохов. Я немного поездил по стране и наконец осел в Крайске — в этом городе следовало наладить работу. Я взялся за поиски своих прежних кадров, которые завербовал еще и спецлагере под Львовом, — Ярцева, Нахабина, Спиридонова и Пивнева. Этот лагерь мы ликвидировали. Поэтому люди, завербованные мною для спецшколы абвера, могли остаться даже под собственными фамилиями, им всем после вашего наступления был организован побег. Я начал розыски. Сначала я выяснил, где Спиридонов, и связался с ним. Затем нашел Пивнева-Зыбина. Ярцев был в Крайске, но его не внушающий доверия вид и уголовное прошлое меня настораживали. Но я все-таки решил привлечь и его. Затем я женился. Жена очень любила меня и ревновала. Ее пристальное внимание осложняло мне работу. Однако все шло хорошо, и мне не хватало только рации. Сведения у меня уже были. У жены оказались значительные связи, ее знал председатель облисполкома, бывший партизан. С его помощью я устроился в плановую комиссию при облисполкоме. Раскрывались неплохие перспективы. Во время поездки в пригородный совхоз, где планировали начать постройку крупного завода по производству удобрений, я встретил человека, который меня сразу узнал, — Рогачева. Я был уверен, что Рогачев расстрелян. Каким образом он оказался в живых, до сих пор не могу понять. В городе, в подполье которого он работал, его считали провокатором. Этому верили и партизаны. Поэтому я был убежден, что он пойдет ко мне на службу. Другого выхода у него просто не было. Однако он отказался. Я приказал ликвидировать его… И вот через двадцать почти лет встретил. Я не знал, что делать. Но медлить было нельзя. Я приказал Ярцеву убрать его.

— Вы признаете, что сами принимали участие в ликвидации Рогачева?

Соколов ответил не сразу.

— Признаю, — и замолк.

— Продолжайте, — попросил Миронов.

— Нет, — сказал Соколов, — теперь я чувствую, что говорил напрасно.

— Почему?

— Вы не даете мне шанса. Вы собираете только компрометирующие меня факты. Я раскаиваюсь, что заговорил.

Он умолк.

— Будете говорить? — спросил Миронов.

Соколов молча покачал головой.

Когда его увели, Миронова и Луганова вызвали в кабинет генерала.

— Товарищи, — обратился к ним Васильев, — начало по вашему плану удалось, но теперь совершена ошибка. Действительно, не было смысла подчеркивать его личное участие в убийстве. Соколова надо заставить говорить. Необходимо знать, с кем он поддерживал связь в Москве, он об этом говорил крайне неопределенно. Думаю, вам следует решить, каким образом восстановить контакт с Соколовым.

Миронов и Луганов вышли из кабинета в большом раздумье.

— Ты себе представляешь, как его заставить говорить? — спросил Миронов.

Луганов покачал головой. Положение было затруднительное. В рассказе Соколов уже подошел к самым последним событиям; кроме того, что в них заключалась важная информация, для Миронова и Луганова она представляла и личный интерес. Ведь именно в это время началась их борьба с Оборотнем.

— А если… — начал Луганов и остановился.

— Ну! — нетерпеливо откликнулся Миронов.

— Может быть, на ставку привезти жену?

— Она ему, как говорится, до фонаря.

— А Юреневу?

— Ты надеешься на эмоциональное воздействие? У такого человека, как Оборотень, нет чувств.

Теперь они шли молча по зимней, освещенной фонарями Москве. Вдруг Луганов предложил:

— Знаешь что, будем ждать.

— На измор?

— Да.

— Генерал не согласится. Могут порваться связи, о которых мы должны знать.

— Десятью днями не повредишь делу.

— Да, пожалуй, это единственный выход.

Когда генералу доложили о предложении Луганова, он не возразил, однако все же посоветовал особенно не затягивать с допросом.

…Соколов заговорил на третьи сутки. Он сам попросил вызвать его и сказал:

— Я готов продолжать показания. Теперь он рассказывал о своем бегстве.