Схватка за Рим

Между тем пришла жена привратника, чтобы вести ее в бани. Пройдя ряд зал, они подошли к восьмиугольному мраморному зданию, имевшему вид башни: это и были бани. Старуха открыла дверь, и Амаласунта вошла в узкую галерею, которая окружала бассейн, прямо перед ней удобные ступени вели вниз: оттуда уже поднимались теплые ароматические пары. Против входа была лестница из двенадцати ступеней, которая вела к мостику, перекинутому через бассейн. Не говоря ни слова, старуха положила принесенное белье на мягкие подушки, покрывавшие пол галереи, и повернулась к двери, чтобы уйти.

– Твое лицо мне знакомо, – обратилась к ней Амаласунта. – Давно ли ты здесь?

– Восемь дней, – ответила та, взявшись за ручку двери.

– Сколько времени ты служишь Кассиодору?

– Я всю жизнь служу Готелинде.

С криком ужаса бросилась Амаласунта к старухе, но та быстро вышла и закрыла за собой дверь. Амаласунта слышала, как щелкнул замок. Предчувствие чего-то ужасного охватило ее, она поняла, что обманута, что здесь кроется какая-то гибельная для нее тайна, и невыразимый ужас наполнил ее душу. Бежать, скорее бежать отсюда – было единственной ее мыслью. Но бежать было невозможно: дверь была крепко заперта. С отчаянием она обвела глазами мраморные стены – повсюду множество труб, которые заканчивались головами различных чудовищ. Наконец, глаза ее остановились на голове Медузы прямо против нее, и она снова вскрикнула от ужаса: лицо Медузы было отодвинуто в сторону, и из образовавшегося отверстия смотрело живое лицо. Неужели это…? Дрожа от ужаса, всматривалась в него Амаласунта. Да, это лицо Готелинды, и целый ад ненависти отражался в нем…

– Ты – ты здесь! – закричала Амаласунта. и колени ее подогнулись.

– Да, дочь Амалунгов, я здесь, и ты погибнешь, – ответила Готелинда с хриплым смехом. – Мой это остров, мой дом – он будет твоей могилой – мой Долиос и все рабы Кассиодора. Я все купила у него неделю назад. Это я заманила тебя сюда и следовала за тобой, как тень. Много долгих дней, долгих ночей я сдерживала свою ненависть, чтобы здесь вполне насладиться местью. Целые часы я буду любоваться твоим смертельным ужасом, буду видеть, как страх исказит твои гордые черты, заставит жалко дрожать твою величественную фигуру – о, это целое море мести, я упьюсь ею!

– Месть? За что? Откуда в тебе эта смертельная ненависть? – спросила Амаласунта, поднимаясь.

– А, ты не знаешь? Конечно, с тех пор прошли десятки лет, а счастливые забывают так легко. Но ненависть злопамятна. Помнишь ли, как много лет назад под тенью каштанов на лугу Равенны играли две девушки, обе молодые, прекрасные? Они были первые среди других играющих: одна была дочь Теодориха, другая – дочь Балта. Во время игры девушки должны были выбрать себе королеву: и они выбрали Готелинду, потому что она была еще красивее, чем ты, и не так высокомерна. Так они выбрали меня раз и другой. Дочь короля стояла, мучаясь гордостью и завистью. Но когда меня выбрали в третий раз, она схватила большие садовые ножницы с острыми концами…

– Довольно, Готелинда, Замолчи!

– И бросила их в меня, и я с криком упала вся в крови: вся щека моя была зияющей раной, и глаз был выколот. О, как это больно, даже теперь!

– Прости, Готелинда, прости! – молила пленница. – Ты же ведь давно простила!

– Простить? Я простила? Простить, что ты похитила мой глаз, мою красоту, мою жизнь! Ты выиграла в жизни: Готелинда стала неопасна, она скрывала свое горе в уединении, избегала людей. Прошли годы. В Равенну приехал из Испании герцог Эвтарих, Амалунг, с темными глазами и мягким сердцем. Сам больной, он сжалился над полуслепой девушкой и относился ласково и дружелюбно к обезображенной, которой все старались избегать. О, как это освежило мою очерствевшую душу! И при дворе решили, для примирения исконной ненависти двух фамилий и чтобы загладить старые и новые обиды, – ведь как раз перед этим герцог Аларих Балт был приговорен к изгнанию по тайному, недоказанному обвинению – выдать несчастную одноглазую дочь Балтов за самого благородного из Амалов. Но когда ты узнала об этом, ты решила отнять у меня жениха. И сделала ты это не из ревности, потому что ты не любила его, а только из гордости, потому что ты хотела, чтобы первый, самый благородный человек в государстве был твоим. Ты это решила и сделала, потому что твой отец не мог ни в чем отказать тебе. И Эвтарих, когда его поманила дочь короля, забыл свое прежнее сострадание к несчастной одноглазой. Мне же – в вознаграждение или в насмешку, не знаю уже – дали в мужья также Амалунга, Теодагада, этого жалкого труса.

– Готелинда, клянусь, я и не подозревала, что ты любишь Эвтариха. Как могла я…