Схватка (журнальный вариант)

Так размышлял Рен, а Дубровник в это время думал свое. Опустился проводник Рен, боится нос высунуть из бункеров. Не способен вести за собой людей, потерял ориентиры. Отсиживается. Разговоры с его людьми показали, что они как огня боятся чекистов, надеются только на то, что те не найдут дорогу к их берлоге. Нужен внешний толчок, чтобы заставить их очнуться от спячки, Хоть приказывай своим телохранителям совершить теракт — тогда перед угрозой облав и уничтожения, может быть, зашевелятся и эти «бойцы».

Дубровник сказал:

— Осмотрел твои владения. Одобряю. Сюда незаметной и птаха не проберется, зверь не пробежит. — И не удержался, съязвил: — Можно отсиживаться до скончания века…

Рен сделал вид, будто не заметил иронии.

— Ходил кто-нибудь с тобой? А то одному…

— Чуприна сопровождал. Дельный хлопчина, только скромный, слова не скажет.

— Этому скромняге советский суд еще в сорок четвертом смертный приговор вынес. В двадцать лет — проводник районного провода.

— Такие люди — наш самый ценный капитал!

— Смертники?

— Пусть мы и погибнем, но на нашей крови вырастут будущие борцы.

— Пока растут те, кто нас за глотку хватает…

Рен не скрывал раздражения, Ему действовал на нервы наигранно-оптимистический тон Дубровника. В голове прочно засела злая думка: «Максим уйдет, а я останусь».

— Ты недооцениваешь потенциальные возможности нашего народа, — напыщенно сказал Дубровник. — Придет время, когда…

— Конечно, вам из Мюнхена виднее, — перебил беспардонно Рен, — впрочем, не ради же этой лекции ты меня разбудил? Мы с тобой давно знаем друг друга и можем обойтись без предисловий.

— Так, так. Тогда перейдем к делу.

Рен и Дубровник присели к столу, врытому в земляной пол бункера. Чуприна убрал кружки, миски, вопросительно глянул на Рена: могу уйти?

— Садись и ты, — распорядился Рен, — может, потребуешься.

— Сам понимаешь, — неторопливо и внушительно начал Дубровник, — не только непреодолимое желание подышать воздухом горячо любимой отчизны привело меня к вам. Наши руководители, отправляя меня в дальний рейс, поставили две задачи: информировать тебя об основных направлениях нашей современной политики и ознакомиться с положением дел на местах.

Дубровник сделал паузу, ожидая реакции Рена. Тот промолчал. Он давно ждал этого разговора, готовился к нему, но не торопил Максима: когда захочет, тогда пусть и говорит о делах.

Почему-то некстати вспомнился недавний сон: зарево в полнеба, старик с иконой — вот оно его, Рена, основное направление политики.

— Ты, наверное, слышал, — продолжал Дубровник, — что наши руководители обсуждали два возможных направления деятельности в недалеком будущем: или пропагандистская работа, накапливание сил для будущей борьбы, или усиление действий сегодня, немедленное введение в бой всех резервов.

— Другими словами: резать схидняков немедленно или готовиться к тому, чтобы сделать это завтра? — иронически уточнил Рен.

— Зачем же так грубо?

— Благородным манерам не обучен, — окончательно вышел из себя Рен, — мое дело простое — на дубе вздернуть эмгебиста или еще там что…

— Видно, ты с левой ноги сегодня встал, — примирительно сказал Дубровник. — Мы считаем вопросы тактики важнейшими. От правильного выбора зависит будущий успех.

— Тогда я вам скажу, — глухо стукнул кулаком по дубовой крышке стола Рен. — Прежде чем определять тактику, надо спросить нас, тех, кто будет ее осуществлять. Знаете ли вы, что наши силы разгромлены, распылены и не представляют для Советов серьезной опасности? Они давно могли бы нас полностью прикончить. Но они тянут из непонятного мне гуманизма, разбрасывают над лесами листовки, предлагают, как они пишут, обманутым добровольно сложить оружие. И наши «боевики», особенно насильно мобилизованные, сдают автоматы, берутся за плуг, а потом оповещают своих друзей в лесах, что дурнями булы, раньше за розум не взялись. Тогда и те выбредают из лесов. Я скажу тебе, Максим, то, что никому и никогда не говорил: мы на краю пропасти. Мало стреляли? Вот донесения только из одного района…

Рен достал пачку измятых листков, исписанных химическими карандашами.

— Вот о чем доносили сотенные в ноябре — октябре сорок четвертого: «21 ноября в селе Верхраты расстреляны две семьи местных жителей, у которых родственники ушли в Красную Армию. 3 декабря в Хуках в своем доме убит Герецкий Ф. А., ранена его одиннадцатилетняя дочка, расстреляна Башицка М., ее дочь четырнадцати лет, ее дочка Мария двадцати пяти лет и четырехлетняя внучка. 24 ноября в Забоже расстреляны три семьи из семи человек, активно поддерживавших Советскую власть. 17 ноября казнен депутат сельсовета в Девичьем. 1 декабря в Романувке казнены председатель сельсовета Штамкевич Ю., его жена и племянница…»[40] Я мог бы продолжить этот реестр… А чего добились? Нас возненавидели все.

Рена покинуло состояние обычного угрюмого спокойствия, он яростно затянулся цигаркой, смотрел на Максима так, будто тот был виноват во всех напастях.