Схватка

— Ничего, ничего, — услышал Емельян бородатого. — Это от самолета...

Не понял сначала Емельян: от какого самолета? Потом сообразил: это ж мотор гудит... Вот отчего давит в ушах.

Пристально взглянул на человека с бородкой, а тот, поймав тревожный взгляд, назвался:

— Фельдшер я... Партизанский фельдшер... Сопровождаю...

— Вон оно что, — еле слышно шевельнул губами Емельян. — Жив-то буду?

Фельдшер улыбнулся и закивал головой:

— И воевать еще будешь... Ты глотай... слюну глотай... Полегчает в ушах...

Так Усольцев был доставлен на Большую землю. В госпитале ему здорово повезло. Женщина-хирург отбила его у смерти и поставила на ноги...

Радовался Емельян, что от кровати оторвался, калекой не стал, что может снова ходить, дышать, что речи и памяти не лишился — всему тогда радовался.

Но когда память привела Емельяна к злополучному лейтенанту-особисту, помрачнел. Однако и из этой, хотя и горестной песни, слов не выбросил...

— Ничего, — сказал комиссар, — главное — живой. Теперь не пропадешь. Обмундируем, винтовку дадим — и ты снова боец регулярной Красной Армии. Об этом ведь мечтал, когда в партизанах был. Так?

— Это точно! — вздохнул Емельян.

Это был вздох облегчения, вздох, за которым, как за чертой, осталось что-то мрачное, тяжелое, постоянно давившее на сердце. Нынче должно быть все по-иному...

Коль радоваться, так до краев, тем более, что появился новый повод для этого: комиссар Марголин спросил:

— Гулько помнишь?.. Ну партизана Клима Гулько?..

— Ну-ну... С ним ведь вместе предателя-полицая Гришку Баглея заарканили... Вы-то не забыли? И на подрыв «железки» ходили... Надежный парень!

— А что ранен был, знаешь? Вместе со мной, в одном бою...

— Слыхал. Товарищ Петреня, секретарь нашего подпольного райкома, сообщил.

— Ну так вот, обоих нас на самолете, как и тебя, товарищ Усольцев, вывезли, и в один госпиталь с ним попали... Короче, он здесь... В нашем батальоне... Во второй роте...

— Елки-моталки! — подал голос Нечаев. — Есть такой... Молоденький... Безусый...

— Ну где он, где? — приподнялся, будто собрался бежать, Усольцев.

— В нашей теплушке, — пояснил Нечаев.

— Отчего ж я не видел его?

— Увидишь... Я покажу, — Нечаев крутнул свой ус.

— Вот будет встреча! — обрадованно воскликнул Емельян.

— Представляю! — улыбнулся комиссар. — А про Олесю хочешь знать?

— Как же, как же... Она-то где?

— Жива-здорова моя дочурка. В Кургане, в детском доме. Помнит тебя... Письмо от нее недавно получил. Про тебя спрашивает, просит разыскать...

— Ну вот, нашелся я... И вы отыскались... И Клим... И Олеся...

Не думал Емельян, что такой счастливой стороной повернется к нему судьба: еще сегодня на заре был под арестом, а нынче он снова полноправный боец и рядом с друзьями...

А если б не вылез через ту щель из сарая, куда угодил бы? Страшно подумать... Выходит, человек сам кузнец своего счастья: как сработал, то и получил!

3

— Как думаешь, Емельян, кто первый докумекал наложить на землю рельсы и пустить по ним паровоз? — вдруг ни с того ни с сего спросил Захар, лежавший на нарах впритык к Усольцеву.

Емельян молчал. Молчал не потому, что не знал, какой ответ дать Захару, — бог его знает, кто тот мудрец, — просто не хотелось говорить. Наговорился, кажется, досыта, и все с Климом. Обо всем в подробностях потолковали, всех друзей-товарищей вспомнили... Взгрустнулось Емельяну. Встретиться бы вот так, как с Климом, со всеми: с дедом Рыгором, с Михасем, с Лукерьей, с Яной, ну и, конечно, с товарищем Антоном... Как они там? По-прежнему живут в страхе и опасности, горемычат. Ну и партизанят, шуруют немчуру... А он бездельничает, мнет боками солому... Хорошо, что Клим рядом: есть с кем вспомнить былое... Уснул Клим, посапывает, видать, притомился от разговоров-воспоминаний.

— Слыхал мой вопрос аль спишь? — не унимался Захар.

Боец Стариков, лежащий рядом с Захаром, прозванный всеми Бабулей, оттого что в любом разговоре ссылался на свою бабулю, которая постоянно сыпала поговорками, выпалил:

— Моя бабуля сказала бы: «Спячка напала, всех покатом поваляла».

— Дремлю потихоньку, — Емельян повернулся на левый бок, лицом к Захару.

— Ему бы поставить огромный памятник... И на каждой станции.

— Кому памятник? — сонно спросил Емельян.

— Ну тому умнику, который до дороги с рельсами додумался. Не будь его головы, на чем бы мы до фронта добирались? Пехом аль на телегах? Да и лежать вот в таком колесном домике одно удовольствие. Нет, братуха Емельян, скажу я тебе, что железная дорога — штука государственная. Вся Россия нынче по ней катается. Мы с тобой к фронту катим, а видел сколь эшелонов навстречу нам несется? Тьма! И все груженые — с добром, с людьми, даже со скотом. Сам видел: в вагоне, как наш, лошадей везли. Смехота: не конь везет, а его везут как поклажу... Вот что значит железная дорога!.. Верно говорю, Бабуля? А твоя бабуля что сказала бы?

— Где дорога, там и путь, — выпалил Стариков. — Поезжай скорее, так будет спорее!

Емельян уже не отвечал, он спал и ничего не слышал. Вскоре и Захар замолк: то ли мысль про железную дорогу иссякла, то ли тишина, воцарившаяся в вагоне, убаюкала.