Скиф

Эллины в те времена еще использовали в качестве цифр буквы. «Дека» — означало десять. Агапит ответил:

— Если господин так желает…

Он не прощаясь, потрусил в сторону желтых от стерни, уже убранных полей.

* * *

Ночью небо затянули облака. Звезды исчезли одна за другой, тонкий месяц поглотила тьма. Пошел дождь: неумолимый, резкий и густой. Косые струи полоскали землю, и пока мы пытались защитить пламя костра, прикрывая его попонами-шкурами, сами промокли, будто погрузились в воды озера, на берегу которого стояли лагерем, с головой.

Вода капала с края моего шлема, стекала по шее и забиралась под панцирь. Я невольно содрогался от холода. Заснуть было нелегко, и, сидя спиной к спине с Авасием, который точил свой меч, я старался расслабить тело, чтобы унять дрожь. Я заметил, что дождь поутих, когда услышал, как точильный камень со скрипом пополз вниз по лезвию.

— Пазака, когда все кончится, что мы будем делать? — спросил Авасий.

И снова я не смог ответить ему сразу, без раздумий. Ведь за этой войной, скорее всего, в этом мире нас уже ожидает новый вызов. Вряд ли мой друг мечтает вернуться к своей семье, и ни за что не поверю, что он хочет осесть где-нибудь на земле. На самом деле мне было нечего сказать Авасию. Сам я жил сегодняшним днем, ничего не загадывая на будущее. Так сложилось и там, в будущем: я жил, ни о чем не мечтая. На это не было ни времени, ни сил. Я учился, тренировался и сражался. Интересно, о чем мечтает моя тень, телохранитель и друг?

— Представь прямо сейчас, что все уже закончилось. Чем бы ты хотел заняться?

Авасий тоже не спешил с ответом. Какое-то время мы молчали, слушая дождь. Наконец, парень ответил:

— Я бы хотел увидеть, как люди живут за Понтом…

— Так и будет! — мне было приятно обещать ему это.

Обрадованный парень вскочил на ноги, а я, вдруг потеряв опору, чуть было не свалился на спину. Подумалось, что мечта Авасия — повидать мир, и мне по душе.

Казалось, рассвет никогда не наступит, а если и наступит, мы к тому времени так замерзнем и вымокнем, что не сможем шевельнуться. Но наконец-то небо по ту сторону озера стало слегка сереть. Этот серый цвет расползался, как пятно. Дождь все еще моросил, но уже в более тонких тучах на востоке образовался красный разрыв — и внезапно наступил день, хотя пасмурный свет все еще прошивали серебряные нити дождя.

Мы сводили лошадей к озеру на водопой и стреножили немного в стороне от раскисшего от дождя, вытоптанного за ночь поля. Потом мы развели с десяток костров. Правда, у нас ушла целая вечность на то, чтобы разжечь огонь. Многие воины везли с собой в кожаных мешках сухую растопку, но все промокло, как только попало под дождь.

В конце концов Лид и братья соорудили грубый навес из своих плащей, и я услышал, как металл ударил по кремню, а потом увидел первый завиток дыма. Наконец, пламя занялось, и мы смогли подложить в него влажных дров. Поленья шипели, исходя паром, и трещали, но все-таки мы хоть немного согрелись. А потом я услышал голос тестя. Артаз перерезал своим акинаком горло барашку и, сцеживая кровь в пламя, возносил молитву Папаю[54]: «О Великий! Дай нам добро, если мы даже не просим его! Но избавь нас от зла, хотя бы мы и просили тебя о нем!»

Аппи и Табити тоже получили возлияния и жертвенный дым. Но странное дело — дождь перестал моросить, и солнце вдруг засветило ярко и жарко! Будто боги, к которым обращался Артаз и вправду услышали его…

Глава 19

Лагерь номадов был похож на город — столько там было людей и оживления. За шатрами и кибитками воинов, дымами костров я не разглядел стен Керкинитиды. Толпа мужчин и женщин в полотняных и шерстяных одеждах, снующих туда-сюда, вынудила нас остановиться перед повозками, приставленными одна к одной так, чтобы защитить лагерь от нападения врага. Правда, кто мог осмелиться на такое безрассудство, я не мог предположить, ведь воинов в этом лагере было очень много. Сотни, а может, и тысячи. Скорее всего, жители осажденного полиса с ужасом взирали на лагерь кочевников.

За три дня мы доскакали от Калос Лимен до Керкинитиды, и я не ожидал увидеть перед собой сколотскую орду. Сколотской эту толпу я называю по привычке. Этнограф из моей прошлой жизни, из двадцатого века, наверняка бы пришел в восторг от возможности увидеть и описать роксоланов и языгов — это сарматы Гнура, и их союзников — будинов, нервов, паралатов и калепидов. Племен и народов тут собралось куда больше, чем я на тот момент знал…

С моря задул ветер. Он гнал волны едкого дыма. Запах показался знакомым. Пахло войной, когда в пожарищах сгорала плоть и кости. Наверное, в этом лагере давно спалили все запасы дерева и теперь сжигали кости животных.

Скот кочевников сбился около возов и войлочных шатров. Запыленные овцы блеяли от жажды, отчаянно ревели быки, и только привязанные к возам кони терпеливо ощупывали губами вытоптанную землю, пытаясь найти какую-нибудь травинку.