Напомним, что на дне первого сосуда изображено море в виде удлиненного круга, покрытого зигзагообразными линиями, передающими волнение, а вокруг моря движется ряд животных. Полагаем, что и на дне второго сосуда также изображено море. Только в отличие от первого сосуда, где внимание мастера было сосредоточено на горном пейзаже и соотнесенных с ним животных, а смысловой доминантой была дважды изображенная двуглавая гора над головами охотящегося льва и «отмеченного» быка, на втором сосуде горы отсутствуют вовсе, а внимание сосредоточено на подробно и композиционно безупречно изображенном море. Внутри моря выделен центр в виде круга в середине выпуклого дна. Полагаем, что расходящиеся из центра лепестки по четыре в каждом ярусе обозначают своего рода «розу ветров» на море с четырьмя основными (по сторонам света) и четырьмя промежуточными направлениями. Отметим, что сходные с этими лепестками орнаментальные композиции изображены на лбу четырех скульптурных бычков из Большого майкопского кургана, явно украшавших некую конструкцию (см. ниже), где бычки были ориентированы по четырем сторонам света. Поэтому вероятно, что лепестки на сосуде изображают ветры, дующие во все стороны света из некоего центра и поднимающие большие волны. Параллельные излому линии у края этой круговой композиции – это изображение морского прибоя с катящимися к берегу валами. Даже сама форма придонной части – сегмент шара – создает образ выгнутой поверхности моря, поскольку именно на море при движении уходящего за горизонт корабля шаровидность земли воспринимается визуально. А резкий излом на тулове сосуда – это граница между морем и сушей.
Бесспорно, подобные наблюдения и трактовки – это лишь система нарастающих вероятностей[14]
. Но если, как нам представляется, наши наблюдения и ассоциации в отношении второго сосуда верны, то поражает такая «ориентированность на море». Изображения моря на обоих сосудах, сделанных не позднее рубежа IV–III тыс. до н. э., предвосхищают изображения круглого волнующегося моря на кикладских «сковородках» (зеркалах?) 2700–2300 гг. до н. э., глубоко и тонко проанализированных Ю. В. Андреевым (1998: 270–271, рис. 1), и говорят о значении, которое море играло в жизни какой-то части создателей майкопской общности. Создается впечатление, что изображение на втором сосуде выражает позицию людей, которых восхищает море, увиденное как бы с гор, с ощущением его огромности и «выпуклости», с постоянно катящимися к берегу валами и иногда, по воле ветров, налетающими бурями. Напомним, что ряд поселений субстратного населения в составе майкопской общности был расположен именно на приморских холмах и склонах гор, обращенных к Черному морю (Мысхако, стоянки Воронцовской пещеры). При этом на поселении Мысхако обнаружены кости рыб, наконечник гарпуна и, что особенно важно, кости молодых дельфинов (Гей 1991б), что говорит о развитом морском промысле, а следовательно, о большой роли моря в жизни какой-то части этого населения, о близком знакомстве с его «розой ветров» и с его бурями.