Скифская чаша

— А не выпить ли нам еще по кружке?

— Давайте, — согласился Мартинец, и Карплюк, собрав пустые кружки, направился к стойке. На столе около него лежала папка, Карплюк по пути зацепил ее локтем, и из папки выпала бумажка. Мартинец хотел положить ее на стол, но, прочитав строчку, глянул вслед Карплюку, будто хотел что-то сказать, но запнулся и впился в листок. Читал, шевеля губами, совсем по-детски, и лицо у него сразу вытянулось и приобрело удивленное выражение: он напоминал школьника, которого незаслуженно отчитывает учитель, — не может возразить, но не соглашается, и от этого гнев и слезы душат его.

Прочитав, брезгливо бросил листок на стол, выкрикнул:

— Нет, ты прочти, Максим, ты только прочти, что пишет этот подонок!

Рутковский быстро пробежал глазами напечатанные на машинке несколько абзацев. Карплюк информировал службу охраны станции о вчерашнем разговоре в их комнате, во время которой Мартинец будто высказывался в не совсем пристойной форме о руководстве РС.

Таким образом, на столе лежал донос, вульгарный донос, которым, собственно говоря, трудно было кого-нибудь удивить на станции. Но был счастливый случай, когда доносчика поймали на горячем.

А сам доносчик направлялся от стойки к ним с тремя кружками пива, вытянув шею, благодушно покачивая головой.

Карплюк поставил кружки, ничего не заметив и не поняв, сел и лишь тогда увидел бумагу со своей подписью. Протянул руку, чтобы схватить, но Мартинец накрыл листок ладонью.

— Будьте добры объяснить свой поступок! — выкрикнул с угрозой.

Карплюк втянул шею в воротник. Казалось, теперь у него не было шеи, будто голова лежала на воротнике, маленькая голова с испуганными глазами.

— Донос! — повысил голос Мартинец, и из-за соседних столиков стали с интересом посматривать на них. — Вы написали донос, как вам не стыдно!

— Какой донос? — наконец выдавил из себя Карплюк. — Просто запись нашей беседы... На память, значит, прошу вас, я совсем не хотел...

— И адресовали эту запись службе охраны просто так, из спортивного интереса?

— Конечно, вы не поверите мне, я могу даже попросить прощения, но это в самом деле какое-то недоразумение.

— Нет, — жестко возразил Мартинец, — тут все понятно, и донос есть донос! — Он поднял над столом бумагу. Карплюк попробовал выхватить ее, но Мартинец отдернул руку и помахал бумажкой, требуя всеобщего внимания. — Этот господин, — ткнул пальцем в Карплюка, — доносчик! Прошу обходить его десятой дорогой и объявить ему бойкот. Вот доказательство: эта кляуза написана только что. Видите, господа, подпись и дата. Прочесть?

— Не нужно, прошу, не нужно! — На Карплюка жаль было смотреть: посерел и глаза налились слезами. Если бы Рутковский не знал о магнитофоне, вмонтированном в стол Карплюка, может быть, и посочувствовал бы ему — таким раздавленным и ничтожным выглядел пан Степан.

Мартинец пустил донос по рукам. Читали, смакуй подробности, а Карплюк, так и не вытянув шею из воротника, пятясь, покинул буфет. После перерыва он не появился на своем рабочем месте, а Мартинца вызвал Кочмар. Иван вышел из кабинета шефа через несколько минут с гордо поднятой головой и сказал Кетхен, но так, чтобы слышали все:

— Извинялся... За этого пройдоху Карплюка извинялся: его уже уволили.

Правда, потом выяснилось, что Карплюка не уволили, а перевели, не желая скандала, в какой-то филиал станции, но все же об инциденте в буфете говорили еще долго и, наверно, больше всего возмущались поступком Карплюка те, кто постоянно писал доносы.

Но что поделаешь: не пойман — не вор!

Мартинец предложил Рутковскому отпраздновать «победу над черными силами реакции», как он велеречиво окрестил увольнение Карплюка. Само по себе предложение не было оригинальным: Мартинец, как правило, все значительные и незначительные события отмечал в барах и ресторанах, и Рутковский иногда составлял ему компанию, но сегодня должен был провести очередной сеанс копирования карточек и решительно отказался.