Скифская Русь. От Трои до Киева

«Повесть» не отмечает даже такой важнейший факт, как начало чеканки при Владимире собственной русской монеты. В нумизматике известны золотые и серебряные монеты двух типов: «Владимир, а се его злато» и «Владимир и се его сребро». На втором типе монет надпись: «Владимир на столе». Их появление приходится на вторую половину его княжения. Почему это осталось не отраженным у летописца?

Летопись совершенно перестает интересоваться тем самым Владимиром, который «просветил» Русь, «вывел ее из тьмы язычества». Предполагают, что эта часть летописи каким-то образом до нас не дошла и, возможно, позднее летописец был вынужден воспользоваться какими-то отрывочными записями, если не прямо списывал даты смертей князей из Синодика. Возможно. Но столь же вероятно и то, что эта часть летописи подверглась особой цензуре, после которой только и осталось несколько, не относящихся к князю подробностей. Во времена летописца Нестора, заметим, несложно было восстановить события. Ведь приняв постриг, он еще застал в монастыре древнего старца Еремию, который помнил само Крещение Руси. Да и тех, кто помнил события начала XI в., наверное, можно было еще легко найти в Киеве и расспросить…

Видимо, вторая половина Владимирова княжения не случайно выпала из текста «Повести». Мы знаем, что церковь отказывалась канонизировать его. В чем тут дело?

Думается, что здесь нам не обойтись без разговора о личности князя, его характере и отношении к Отечеству. «Повесть» под 996 г. приводит любопытный рассказ о том, как Владимиру в неравной стычке с печенегами пришлось спасаться бегством. Он укрылся под мостом и, стоя там, обещал, если уцелеет, поставить церковь Святого Преображения. Видимо, Бог услышал Владимира, и печенеги миновали мост. В качестве ответной благодарности князь действительно потом построил церковь и устроил грандиозный пир на восемь дней. На наш взгляд, это очень яркий пример того, что сам по себе Владимир все время оставался язычником. Ему нравилось жить весело и праздно, пиры были его отдушиной. А что до христианской веры, так вводилась она более из политических соображений.

Спасаясь под мостом, Владимир разговаривал с Богом как торгаш, по принципу: Ты — мне, я — Тебе. Да и ранее, в истории с женитьбой на византийской царевне Анне Владимир, кажется, более руководствовался целями обладании высокородной девушкой, чем всем остальным. Из всех мировых религий наиболее близким к арийскому язычеству (с его культом Рода) было Православие. Оно в наиболее возможной степени обеспечивало преемственность христианской культуры на Руси. Для Владимира это было очевидно. Еще крещение Ольги предопределило выбор нашей веры. Другое дело, что «торгуясь» с Византией, можно было выгадать для себя и для Русского государства кое-какие выгоды. Этим, похоже, и занимался Владимир после взятия Корсуни.

Главная особенность князя Владимира, по-видимому, состояла в том, что он подстраивался под ситуацию. Когда надо было, он представлялся язычником, когда это становилось невыгодно, перевоплощался в христианина. Если нападал враг, становился патриотом, после победы — гнал русских богатырей со двора. Не забывал он и об интересах своих хазарских родственников.

Есть некие общие закономерности правления самодержцев в революционные и «нормальные» периоды. Во время переворотов ставка делается, как правило, на иностранцев, инородцев, для которых слово «традиция» — пустой звук, которые мечтают разрушить старый уклад и построить новую жизнь на основе принципиально других идей. Такую политику проповедовал Добрыня и хазарские иудеи в Киеве. Вначале они задурили всем голову с языческими новшествами, а потом вдруг стали проповедовать христианство. Владимир следовал их советам, поскольку они привели его к власти. Но одно дело захватить власть, и совсем другое — править. Послереволюционный, нормальный период развития государства характеризуется уже стремлением государя восстановить разрушенное хозяйство и единство общества. Революционеры при этом отодвигаются самодержцем на второй план. Они в своем большинстве либо отправляются на «пенсию», либо направляются послами в дружественные страны, либо репрессируются. Летопись ничего не говорит нам о судьбе Добрыни, но, похоже, что ее финал был незавидным.

После этапа религиозных реформ Владимир искал опору уже не среди варягов и хазар, а в русских людях, пекущихся о славе Отечества. Навряд ли мы ошибемся, если предположим, что князь в этот период равно опирался как на христиан, так и на язычников. Летописи ничего не говорят о деяниях князя во вторую половину его правления потому, что он сумел примирить христиан и язычников. Все мы с великим наслаждением читаем былины, воспевающие времена князя Владимира, его знаменитые пиры в Киеве.