Скифы

Получение разрешения на участие в офисе праздновали, как великую победу. Крылов морщился, он чувствовал себя как в дурном сне. Изо дня в день он ходит в Думу, высший законодательный орган страны, общается с умнейшими, так сказано, людьми страны, видит всю подноготную жизни, видит, из какого дерьма все лепится, видит даже ту грязь, которую прячут и самые раскованные и раскрепощенные отцы народов… и перестает укладываться в голове, что совсем рядом живут эти странные люди, что он сам совсем недавно жил и говорил чисто и сильно…

Проснуться, велел себе свирепо. Проснуться! Это всего лишь дурной сон, из которого вырваться удается немногим.

В офисе шел жаркий спор о способе правления. Крылов сделал глубокий вдох, очищая сознание, вмешался:

– Мы уже говорили об этом в самом начале. Помните?.. Во главе должна стоять личность.

Черный Принц с его великолепной памятью явно сразу же воскресил тот первый разговор, кивнул:

– Да-да, ты говорил. И что личности везде стоят. Только какие-то плюгавые личности…

– А у нас должна быть не плюгавая, – возразил Крылов с нажимом. – Сильная, не обращающая внимания на «так надо», «так принято», «так заведено в общественном мнении». А чтобы не приходилось постоянно спрашивать разрешения у всяких там парламентов, кнессетов, рейхстагов и дум, правление должно быть диктаторским. По крайней мере, первое время. Вы знаете, почему!

Через огромный офис повеяло холодным ветром, словно в окна ворвался ветер с просторов белого безмолвия. За последние полста лет в подкорке каждого русского образовался странный рефлекс: на любое упоминание диктатуры человек обязан воскликнуть: фашизм, коммунизм, тоталитаризм и почему-то – антисемитизм. Ну, антисемитизм – понятно, его теперь нужно всегда произносить почаще, доказывая свою благонадежность, но диктатура… бр-р-р-р…

– Диктатура, – повторил он резко. – И проскрипционные списки… если понадобится! Страну надо почистить. Это тоже все знают, но молчат в тряпочку.

Раб Божий нервно задвигался, глаза большие, как на иконе, сказал внезапно охрипшим голосом:

– Диктатура… Как у тебя даже язык поворачивается выговорить такое слово!

Крылов сказал жестко:

– Будто непонятно, что при диктатуре куда проще и легче добиться победы, чем в условиях демократии. Победы над разрухой, голодом, нищетой… Даже внешним врагом, если сунется.

Раб Божий воскликнул при всеобщем угрюмом молчании:

– Но сейчас нет войны!

– Разве?.. – ответил Крылов саркастически. – Человек воюет всегда. Однако только в войнах, когда страна на страну, всякую гниль внутри собственной страны подчищают… так сказать, автоматически. Ведь даже самые записные демократы, когда надо разместить партию раненых бойцов с фронта или детей из разбомбленного детдома, не моргнув глазом выбросят на мороз дебилов, а их роскошный интернат отдадут, так сказать, на «пользу».

Матросов прорычал злобно:

– Уже не отдадут. Разложение зашло так далеко, что раненых оставят умирать на снегу, а дебилов не потревожат. Дебилам, гомосекам и всяким наркоманам-спидоносцам прав дадено больше, чем нормальным здоровым людям!

– Это все видят, – сказал Крылов, – никому это не нравится, но все молчат, ибо простому человеку… а проще, чем русская интеллигенция, только инфузория-туфелька, накрепко засадили эти «общепринятые человеческие ценности». По самые помидоры.

Тор буркнул:

– Бред. Я их не принял, значит – уже не общепризнанные. И не мировые.

– А мы молчать не будем, – заявил Крылов. – Мы так и заявим в своей предвыборной программе, что страну почистим. Что изымем… из жизни безнадежных идиотов, наркоманов, воинствующих гомосеков и прочую болезненную дрянь. Пресса, естественно, поднимет вой! На нас будут вешать всех собак. При опросе общественного мнения наша партия займет самое последнее место. Каждый человек, заслышав имя нашей партии, будет в ужасе отпрыгивать и всячески уверять, что он нас презирает, ненавидит, что никогда-никогда голосовать за нас не будет.

Он перевел дыхание, а Черный Принц, который в последнее время все чаще как легкая белка пробегал вперед по твердой спине его неспешной тяжеловато-философской мысли, бросил:

– Но как они проголосуют в закрытой кабинке… другое дело.

В молчании он пошарил по столу, от кофе уже болит желудок, а пиво – нельзя, нужна ясная голова. Пальцы сграбастали бутылку с боржоми. Умница Валентина, то ли сама додумалась, то ли подсказали, что на кофе и пиве никакое правительство долго не продержится.

Пересохшая гортань с такой жадностью впитывала прохладную шипучую струю, что та растворялась, не достигая желудка.

Все молчали, только Klm задвигался, лицо его медленно багровело. В глазах блеснул гнев.

– Я… – проговорил он чужим голосом, – я не могу такое позволить! Я сам офицер и сын офицера, у меня даже дед был офицером… по материнской линии, однако я не могу… как можно? Кто, кто решать будет? Кто из вас возьмет топор… или хотя бы шприц и станет всаживать смертельные дозы яда в этих граждан нашей страны, таких же, как и мы…

Тор проворчал враждебно:

– Таких же, как и ты.

– Таких же, как и я! – выкрикнул Klm. – Будете убивать их лично?