Скифы пируют на закате

– Чего ж не понять, – пробормотал Скиф, чувствуя, что поручение отнюдь не приводит его в восторг. – Однако, Пал Нилыч, зачем такие сложности? Клиентка наша не из мира снов, личность вполне реальная, так что же стоит проследить за ней прямо здесь? У вас ведь чертова уйма племянников… куча родичей и друзей… Ну, одни, как я понимаю, стерегут всяких убогих наркоманов, не любящих табачный дым, а другие…

Он остановился, сообразив, что перегибает палку. Но Сарагоса лишь поиграл бровями и буркнул:

– Молод ты еще советы мне давать, чечако сопливый. Хотя в чем-то идея твоя верна и обнаруживает зачатки аналитического мышления… Только вот учти на будущее: слежка, допрос или, скажем, пытка, как случилось с Догалом, – насильственные меры. Крайние! Человек, ежели беседа ведется с пристрастием, может и себя оговорить, так? Ну, а когда он свободен, весел и счастлив, то и разговоры разговаривает откровенные, без боязни… А из тех разговоров, из вопросов его многое можно узнать, и будет то знание истинным, а не выбитым из-под палки. Ясно?

Колотят пса – он рычит, гладят – воркует, припомнилась Скифу одна из звягинских поговорок. В ворковании, разумеется, больше полезных оттенков и нюансов, чем в злобном рыке, надо лишь суметь разобраться с ними. Да, прав Пал Нилыч, прав! Прав и мудр! Как и незабвенный комбат… Пожалуй, есть между ними что-то общее… несомненно, есть…

Эта мысль так поразила Скифа, что он на мгновение отключился, и Сарагосе пришлось выразительно хмыкнуть.

– Ну, в общих чертах все, – произнес шеф. – Значит, от бесед с клиенткой ты не уклоняйся, говорить говори и слушать не забывай.

Скиф привычным жестом потер висок.

– Слушать – это я понимаю, Пал Нилыч. А вот говорить-то о чем?

– А вот образование-то тебе к чему? – передразнил Сарагоса. – Ты ведь университет кончал, э? Истфак? Или там болтать не научили? Историки – они же все записные болтуны!

– Я такой же историк, как вы – журналист, – ответствовал Скиф, припоминая визит к Пал Нилычеву знакомцу. – Я ведь историком и дня не проработал… Ну не считая раскопок в студенческие времена…

– Вот-вот, – обрадовался Сарагоса, никак не отреагировав на замечание о своей журналистской карьере. – О раскопках ты ей и расскажи! О всяких древних сокровищах, о скифских степях да вождях, что спят под курганами со всем своим кагалом, У князя-то, у Джамаля свет Георгиевича, ты был речист! И о могилах толковал, и о галерах! Ну, а с рыжей о камешках побеседуй, о золотых украшениях да брильянтовых подвесках из скифских могил… Она это дело любит!

– Степняки брильянтов не носили, – с тоской сказал Скиф. – Подвески – это из Дюма, Пал Нилыч, из «Трех мушкетеров».

– Надеюсь, хоть про них она читала. Вот тебе и еще предмет для обсуждения! Литература-макулатура, политика-косметика, секс-кекс плюс пикантные анекдоты…

«Насмешничает, – понял Скиф. – Опять я – сержант-дурак, а шеф – полковник-умник…»

Он выбрался из-за стола, прошествовал на середину комнаты, встал по стойке «смирно», щелкнул каблуками, выпучил глаза и гаркнул:

– Есть секс-кекс! И анекдоты! Позабористей! Рады стараться, ваше скобродие!

Сарагоса уставился на него, от неожиданности выронив изо рта трубку.

– Что с тобой, парень? Харана опять по макушке трахнул?.. Кстати, можешь держаться «вольно» и говорить по-человечески – тут тебе не спецназ, не эта твоя группа «Зет». Там положено было рявкать, а тут…

– Там давали четкие инструкции, – сказал Скиф, – а тут вы мне. Пал Нилыч, баки забиваете насчет секса-кекса да политики-косметики. Я ведь спрашивал про то, что можно о вас и о фирме говорить, а чего нельзя. Насчет анекдотов да брильянтовых подвесок я и сам соображу.

Шеф ухмыльнулся, сунул трубку обратно в рот и словно бы про себя пробормотал:

– Вот ведь какая незадача, э? Много скажешь – нехорошо, все секреты выдашь; мало скажешь – тоже плохо, клиент всякий интерес к беседе потеряет, не расколется… Да, великое это искусство – побольше разузнать и не проговориться самому! Так что думай, сержант, думай… Соображай! А сейчас – свободен!

Он поднялся и кивнул Скифу на дверь.

Глава 22

Вне Земли, мир Фрир Шардис, день второй

В гигантской галерее царила тишина.

Этот тороид, перечеркнутый с наружной, открытой морю и ветру стороны серебристыми штрихами колонн, обнимал основание Куу-Каппы тугим трехкилометровым кольцом, словно скрепляя в единое целое нагромождение жилых пузырей, цилиндров, овоидов и сфер, соединенных яркими полосками пандусов и спиральных спусков, пронизанных шахтами и транспортными колодцами. Сейчас вся эта громада будто бы замерла, застыла в почтительном ожидании: жилые модули, террасы канилли и песчаные пляжи были пусты, в море – ни паруса, ни всплеска от ластов прогулочных субмарин, каплевидные кабины лифтов опущены вниз, к первому ярусу. и лишь по прихотливо извивавшимся лентам городских улиц кое-где с торопливостью почуявших мед мурашей мчатся экипажи – тоже вниз, к просторной галерее, к терпеливо ожидающим толпам, к терминалам Большой Игры.