Скифы в остроконечных шапках

— Иди, — отослал Старик раба.

Когда раб удалился к кибитке. Старик вынул из сумки три плоские заготовки и зарыл их в пылавшие угли. «Две полосы железные, одна — стальная», — отметил Арзак. Несмотря на волнение, от которого трудно было дышать, он видел всё так отчётливо, словно лунный свет светил ярче солнечного. И горн, и каменная наковальня, и чан с водой — всё увеличилось, стало огромным. Далёкое сделалось близким. Три полосы лишь мелькнули на расстоянии, а он успел разглядеть даже зернь в серебристо-белом железе. Хорошо закалённая, без блеска сталь напомнила своим цветом окраску знаменитого скакуна царя Иданфирса.

Луна поднималась по чёрному небу. Пламя в горне делалось жарче. Железо и сталь раскалялись до красноты.

Старик большими клещами перенёс пластины на наковальню, уложил одну на другую и, ухватив клещами все три, принялся стучать молотком. Молоток ходил тяжело, ровно, безостановочно. Про Арзака Старик забыл. Их было трое: мастер, луна и металл. Вверх — молоток поднимался к луне, вниз — тяжело бил по металлу. Глаза Арзака не уставали следить за расклёпанным от долгого употребления железным бойком молотка. Глазам открывалась тайна.

«Как я раньше не догадался? — думал Арзак. — Всё оказалось просто, помощь духов не требуется. Три полосы: две железные, одна стальная. Железо — мягкое, гибкое, сталь — твёрдая, острая. Вот и вся тайна. Но вдруг я ошибся, вдруг всё обернётся иначе? Недаром металл в родстве с луной и также изменчив. Он может из жидкого превращаться в твёрдый, может делаться тусклым, как осенний туман, может блестеть, словно вода на солнце».

Старик перестал стучать, пластины зарыл в уголь, молоток и клещи опустил в чан с водой. Остывший металл должен был раскалиться, нагревшиеся инструменты — остыть.

Так повторялось несколько раз. Молоток бил, и красные брызги окалины летели по сторонам. Потом молоток охлаждался; потом снова бил, лепя металл, словно вязкую глину. Раскалённые полосы под ударами сваривались. Клинок принимал нужную форму.

«Что же с того, что металл в родстве с луной? — Мысли Арзака продолжали свой ход, глаза неотрывно следили за молотком. — Луна — на небе, металл — на земле. Человек вызнал все его свойства, научился плавить и закалять, отливать в форме, чеканить, приваривать. Металл укрощён человеком, как заарканенный конь, он вместе с нами работает, вместе бьётся против врагов».

В руках Старика появилось зубило. Приставляя его к краям, Старик отбил всю рванину, появившуюся при ковке. Это было последнее. Инструменты со стуком упали на дно чана с водой. Сделалось тихо.

Огонь в горне сник, быстрые язычки свернулись и спрятались в уголь. Луна поднялась ещё выше и метнула на наковальню яркий сноп голубых лучей.

Светясь огнём и луной, вобрав в себя силу кузнечного молота, на ровной в щербинах плите лежал новый, только что сотворённый, нетупеющий, самозатачивающийся акинак.

После шума огня, после стука и грохота наступившая тишина оглушала. Арзаку стало казаться, что он слышит лёгкую поступь звёзд, едва приметно перемещавшихся в небе.

— Понял? — разорвав тишину, спросил Старик.

— Понял, — ответил Арзак. — Железные полосы сверху и снизу зажимают стальную, сталь оказывается в середине, всё сваривается. Когда клинком станут пользоваться, железо начнёт постепенно снашиваться, но акинак всё равно не затупится. Лезвием ему будет служить полоса твёрдой, остро отточенной стали.

— Акинак твой, — сказал Старик. — Подними его кверху — луна остудит, опусти в землю — земля окалину снимет.

Арзак засмеялся от счастья. Он готов был схватить клинок руками, Старик вовремя войлоком конец обмотал.

— Смотри, луна! Смотрите, звёзды! Звезда Миррина, смотри на мой акинак! Я знаю, как он был сделан, я сделаю нетупеющий клинок сам! — кричал Арзак. Подняв лезвие над головой, он крутил его и крутился с ним вместе, потом с размаху вонзил лезвие в землю.

— Одного я не понял, — сказал он, вытаскивая клинок.

— Говори.

— Почему наваривать железо на сталь можно только при полной луне, остальные ночи чем хуже? Почему при солнце нельзя?

Старик посмотрел на Арзака потемневшими глазами.

— Оставайся и думай, если не понял.

Старик ушёл, и радость бесшумно ушла за ним следом. Арзак привалился к горбатому камню, на котором обычно сидел Старик. Зажатый в руке клинок перестал быть раскрытой тайной. «Я никогда не сделаюсь мастером, — подумал Арзак, и досада на самого себя заставила его до боли прикусить губу. — Филл говорит, что художник должен видеть скрытое: то, что в земле, в воде и за облаками. Я не вижу. Я смотрю на луну и вижу, как она меняет свой цвет, вижу пантеру, свернувшуюся кольцом, но почему акинак нужно делать при полной луне — этого я не вижу. Раньше я думал, что Старик при луне заговаривает железо тайными словами. Теперь я узнал, что тайна клинка — это полоска стали, проступающая между железом. Почему же луна непременно должна быть полной?»

Подумав о Филле, Арзак неожиданно вспомнил, как тот закричал, когда над сатархом взметнулся нож: «Не убивай! Ты художник!» Не убивай… художник… Мысли Арзака получили новое направление.