Скинькеды

- Парни, вы чего разорались, будто я там такое кафе разрешил? - справедливо возмутился участковый. - Мне от этого одни проблемы. Вы думаете, только вы туда развлекаться таким образом приходите? Там и посерьёзнее ребята выражают своё негативное отношение к нетрадиционному сексу. А вы?! Думаете, пошалили, и всё шито-крыто? Стреляли-то вы холостыми, зато прокурор настоящий и дело настоящее завели. Могли бы хоть в другой район уйти, чтоб у меня лоб меньше чесался. Ну?

- Фёдор Алексеевич, а для лесбиянок тоже кафе откроют? - с вызовом спросила Ольга.

- Это не ко мне, вопрос в Государственную Думу или знатокам в «Что? Где? Когда?». А вам я вот что скажу, раз обещал, то слово свою с держу, но вам придётся искупать свою вину. Не перед этими, - поторопился он сбить выплывавшее на лица ребят возмущение и отвращение, готовое прорваться галдежом, - перед теми, чьей боли вы не видите. Вот ты, Лёх, после смерти отца, думаешь, я не знаю, что весь мир у тебя виноват, ты думаешь, тебе хуже всех?

- Ничего я не думаю, - пробубнил Морошкин, опуская голову.

- А думать надо. Я тоже там был, где и твой отец. И Ринат вон... Я приехал, зла не хватало, а меня один умный человек одной фразой вылечил. Знаешь, что он мне сказал? Он сказал: надо чаще делать добро, чтобы не оставалось времени для зла. И ещё. Тебе плохо? Оглянись, вокруг тебя те, кому во сто крат хуже! Сначала я ничего не понял, даже хотел этого человека послать с его моралью... Да через пару дней нашёл на улице грудного младенца, которого мать бросила. Всё! Край! Дальше некуда! Голубые по сравнению с ней напакостившие котята! Так что, братцы, вместо допросов, бесед с родителями, вы мне этим летом должны три-четыре рабочих часа в день. Возражения? Замечания? Предложения?

- Чего делать-то? - спросил Перепёлкин.

- Завтра в десять утра встречаемся здесь же, всё узнаете. Если кто-то не придёт, будем считать его предателем общего дела.

- Мне завтра к двенадцати на работу в «Торнадо», - сообщил Морошкин.

- Отпущу пораньше, - пообещал Смоляков, - Ринат тебя подвезёт. Ну всё, совещание окончено, у нас ещё работа есть.

Милиционеры ушли, а ребята долгое время молча смотрели им вслед. Первым очнулся Запрудин.

- А я знаю, что в «Торнадо» надо сделать! Не одежду красть, мы же с уголовным кодексом дружим, надо их самих заставить выскочить на улицу голыми!

- Как? - без энтузиазма спросил Морошкин.

- У меня же папа в эмчеэс работает, - хитро улыбнулся Запрудин.

- О'кей, вопрос остается на повестке дня, но сначала надо у Смолякова отработать, сами понимаете, ему ничего не стоило нас сдать. А там, если и не посадили бы, то, по крайней мере, на «условно» могли бы наскрести... Но твоих идей я, Валик, опасаюсь, вдруг опять твой батя с участковым в одном магазине отоваривается, и он снова к нам придёт.

- Так он уже знает, что ты там работаешь, - вступилась за Валентина Ольга.

- М-да, - угрюмо согласился Алексей, - это факт. Я уж думал, мы всё, отвоевались, и военная тайна нам не нужна.

- Ребята, а пошлите ко мне все ночевать! - пробило дружеским чувством Запрудина. - Родителей нет!

- Не могу, - отказался первым Бганба, - у меня скоро годовщина, как дядю убили, надо дома быть. Вся родня соберётся. Отец не поймёт, если я матери помогать не буду. Он брата сильно любил. Бабушка будет плакать. Каждый день плачет, а там вообще сердце порвёт.

- А у меня трудовой фронт с родаками на даче, - отказался Перепёлкин.

- Да не, хватит на сегодня приключений, - отмахнулся Денис Иванов.

Валик, Ольга, Света и Алексей невольно остались пара на пару и перед дилеммой: а не пойти ли ночевать к Запрудиным?

* * *

Гена Бганба родился перед самой войной. Разумеется, он не помнил, как летом 1992 года вся семья покинула дом на улице Дзержинского в Сухуми. Он не понимал, что отец и его брат воевали с грузинской национальной гвардией. Не знал, что сначала их приютили родственники в Сочи, потом в Москве, что потом они переехали в Сибирь, где мать смогла устроиться по специальности на работу в больницу. Ютились сначала в общежитии, а потом отец с дядей уехали, чтобы участвовать в битве за Сухуми. Гене было тогда всего два года, а его двоюродному брату пять. Но войной, борьбой за независимость Абхазии была пронизана вся жизнь семьи Бганба. Поэтому он знал о ней всё. И один и тот же рассказ здесь звучал каждый год: как погиб дядя Валера. Война уже кончилась, в Абхазию вошли российские миротворческие войска, а дяде выстрелили в спину прямо на улице. Скорее всего, это была чья-то месть. И она была бы понятна, если бы не подлый выстрел в спину. Ненависть к грузинам здесь была таким же обычным делом, как любовь к ближним. Просто их положено было ненавидеть. Хотя это не была слепая ненависть. Как-то Гена спросил у отца: все ли грузины плохие?

Отец внимательно посмотрел на сына и ответил, взвешивая каждое слово: