Скинхед

Я в самом конце коридора, медленно сползаю по стенке на пол, в голове все путается, в глазах — темно. Как же я теперь? Хоть бы кто подсказал… Все будет нормально, надо собраться с силами, встать с пола. И в больницу. Где она находится? Ах да, в восьмой больнице. Если бы, еще знать, где она, эта больница.

Пробегающая мимо шмакодявка вдруг останавливается как вкопанная и удивленно таращится на меня. Со мной явно что-то не то! Провожу руками по лицу — щеки мокрые. Понять девчонку можно — здоровый бугай расселся на полу и ревмя ревет. Если подставить голову под ледяную воду крана в туалете мысли тоже как бы примораживаются, становятся холодными и спокойными. А, может, зря трушу, спокойней, без черных мыслей. Мне бы сейчас к Ире, да нельзя. Она не должна видеть меня, ударившимся в паническое состояние. Женщина должна чувствовать в мужчине опору, силу. Где это я вычитал? Неважно. Есть только один человек, с которым можно советоваться в таких делах — Учитель. Мобилку, между прочим, мама купила мне, хотя ей телефон нужней. Так звонить Учителю или нет? Конечно, надо звонить. Набираю его номер:

— Учитель, это Артем, — у меня пересохло во рту, а вдруг он занят чем-нибудь важным? И тут я совсем некстати…

— Да, Артем, я тебя слушаю, — голос как всегда спокойный, вселяющий уверенность.

Если он и был недоволен, то ничем этого не проявил.

— У меня такое случилось, вы себе не представляете… Я, то есть мама… В общем, понимаете…

— Если честно, то пока ничего не понимаю. Возьми себя в руки, говори спокойно, не спеши. Что у тебя произошло?

— У меня мама попала в больницу, — разом выдыхаю я в трубку и смолкаю в ожидании реакции своего наставника.

— Так, понятно, — наступила тягостная пауза, Учитель, видно, прикидывал, как действовать дальше. — Ты сейчас где находишься?

— В школе, понятия не имею, где находится больница, в которую ее положили.

— Ладно, через полчаса жди меня перед школой, разберемся. Главное, успокойся. С Надеждой Артемовной все будет хорошо, я тебе обещаю.

Вот ведь как получается, Учитель помнит как зовут мою маму, чего не скажешь про директрису. Она с ней, как с провинившимся учеником, общается, официально, по фамилии.

Через некоторое время машина учителя останавливается перед воротами школы, и я облегченно вздыхаю:

— Учитель, спасибо вам большое…

— Артем, давай договоримся: пусть это будет последний раз, когда ты говоришь мне «спасибо» за вполне естественные вещи. Уверен, если бы в аналогичную ситуацию попал близкий тебе человек, ты точно так же заспешил на помощь. Не так ли?

— Да, Учитель, конечно! — торопливо киваю головой, я все же смущенный его наставлениями.

— Не зря вы называете друг друга братьями. Так что все в порядке, — Учитель все это говорит, выезжая на Дмитровское шоссе. И тут же его голос звучит строго, по-деловому: — А теперь сказывай, что случилось-то?

— Толком ничего не знаю, директриса сообщила, что у мамы, наверное, инфаркт и ее положили в восьмую больницу.

— Ладно, не дрейфь, разберемся на месте.

И на самом деле учителю не составило большого труда разобраться, что мама находится в реанимационном отделении, узнать имя ее врача, и тут же свидеться с ним. Отведя в сторонку человек в бело-сером халате, он, как бы, между прочим сунул в оттопыренный кармашек несколько мятых бумажек, пожал ему руку, подозвал меня.

— А это, значит, сын нашей больной?

Врач, стараясь придать участливое выражение лица, вопрошает:

— Что ж ты мать не уберег, раз ей нет еще и сорока, а у нее уже первый инфаркт?

— Это не его вина, — заступается за меня Учитель, в то время как я про себя соглашаюсь с обвинением врача.

Прав он, и еще как! Что же я за мужик, если позволил кому-то мать обидеть. Впрочем, доктор уже переключился на тонкости инфаркта миакарда, работу сердечных клапанов, кровообращение, от чего у меня в голове тумана только прибавилось. Концовка лекции, впрочем, звучит вполне оптимистично: организм у нее молодой, крепкий, все будет нормально, доктор гарантирует.

— А можно ее увидеть? — я умоляюще смотрю на врача. — На минутку… Только взгляну и сразу выйду.

— Ну, если на минутку, то можно.

Она лежит с закрытыми глазами и в ней трудно узнать молодую, симпатичную женщину, которая несколькими часами ранее с улыбкой проводила меня в школу. Ее лицо обрело черты отсутствия жизни, я содрогаюсь при мысли о сходстве с посмертной маской Пушкина, увиденной мною когда-то в музее. До меня доходит смысл, услышанной на той экскурсии, фразы: «Мертвенная бледность». Судя по выражению лица врача, я выгляжу не лучше мамы, потому что он, взяв меня под локоть, выводит из палаты:

— Голубчик, у нас здесь и своих больных хватает. Пошли, пока ты сам в обморок не упал.

Мне ничего не остается, как плестись следом. И тут Учитель, вновь приходит на помощь. Обняв меня за плечи, он негромко нашептывает, что кризис уже миновал — так говорят врачи, самое опасное, мол, позади, она молодая и сильная. И полушутя, полусерьезно: