Скитания

Но чёрный стальной круг заковывал его в себя.

Он любил прятаться от него в своей норе. Там он находил вонь, крыс, тараканов и иное бытие.

Свернувшись калачиком, он засыпал в этой дыре, и лицо его касалось ног. Так было спокойней. Вокруг мелькали всякие смердуны, но это ничего не меняло.

Кэрол иногда плакал. Но он плакал, не зная, что плачет. Слёзы текли внутрь, а если текли вовне, то он принимал их за сопли. Простуда бывает везде.

Настоящий конец наступил, когда он вышел из дыры (вышел окончательно). В дыре смрад от выделений, тараканов и крыс стал настолько невыносим, что «оно» (Кэрол никогда не считал себя женщиной, потому думал о себе в среднем роде) сказало: «Хватит, больше не могу…»

И это «хватит, больше не могу» вывело его на улицу, на свободу. Но тогда чёрная нью-йоркская ночь стала душить его.

И нежно-воздушный Кэрол стал погибать. Сначала погибла память: Кэрол вдруг осознал, что он не знает, кто он такой. Родился ли он когда-нибудь или уже умер? Были ли у него отец с матерью, а если были, то кто они? Он ничего не знал, как будто существовал только сию минуту, а прошлого никогда не было. Помнил только своё имя: Кэрол. Желание памяти, правда, иногда вспыхивало. Он подошёл к собаке (к людям боялся подходить, считая их демонами) и спросил у неё, кто были его — Кэрола — отец и мать. Собачка зарычала, не соглашаясь ни с чем.

Вскоре Кэрол потерял представление о месте — где он находится. Огромный город показался ему чёрным лесом, оборотной стороной земли, а подземное метро — его обитателями.

«Как же я так подзалетел?» — подумал Кэрол.

На углу у храма и банка стало гибнуть его тело. Его крушение Кэрол осознал с нездешней такой, нечеловеческой тоской. Стали неметь ноги, потом немота поднималась всё выше и выше…

Он упал, а через него перешагивали демоны. Немота парализовала тело, словно оно превратилось в комок небытия.

А затем начало исчезать и сознание. Выплыло из ума имя, и Кэрол забыл, как его звать. Уходило ощущение и невиданного, высокого, устремлённого вверх к патологическим звёздам тёмного леса, находящегося на оборотной стороне земли.

В последний момент Кэролу захотелось шепнуть что-то ласковое автобусу — обитателю этого леса, и сознание покинуло его.

Похоронили его бог знает где. Но в могиле к Кэролу вдруг вернулась память, потом вернулось сознание (одно тело, увы, не вернулось: оно быстро гнило от присутствия других трупов в этой братской могиле для бедных).

И Кэрол, лёжа в могиле, мысленно и пышно хохотал. Он вспомнил имя, свою мать и отца, он знал теперь, где он находится (а именно в могиле) и что над ним раскинулся великий город.

Но Кэрол хохотал и оттого, что понял: он погиб навсегда и скоро его сознание трансформируется, так же как трансформировалось его тело.

Оно

«Оно» было большое, странное и мало походившее на человека. Да и человеческого жилья не было — всего лишь грязная клетка в «гостинице» для бедных в Нью-Йорке. «Оно» целыми днями хохотало, глядя на своё отражение. По существу, отражения не было, точнее, было пятно, походившее на него.

Кто он был? «Оно» называло себя «он», потому что у него был член, один-единственный, но до того опустошённый, что он считал его волосиком.

Итак, он не знал, кто он. Может, когда-то он был очень уверенным человеком, но уже несколько лет как он потерял всякое самоуправление.

С кем он совокуплялся? Определённо с тараканом. Тараканов в его конуре было много, даже избыточно, учитывая и самую пылкую любовь, но тот таракан был единственный. (Вообще, нашего героя не тянуло к изменам.) Таракан этот, кроме того, заменял ему домашнюю кошку. «Единственный» падал с потолка прямо на член, несмотря на то что член был как волосик. Не член, а именно таракан «делал» любовь…

— How are you? How are you?

— Ты меня любишь? — спрашивал он иногда своего таракана, когда тот ползал по его животу.

Нет, «оно» не был эмигрантом. Точнее, он стал эмигрантом, но с другой, более духовной стороны. И где-то он оставался местным жителем и, следовательно, оптимистом.

Он, например, всегда говорил «how are you» таракану, когда тот заползал на его член. Потом, после совокупления, напоминавшего крепкую дружбу, «оно» подносило таракана к глазам и плакало (потому что с женщинами-человеками «оно» чувствовало себя ещё более одиноко). Затем «оно» смотрело телевизор, подобранный на помойке.

В телевизоре мелькали белозубые божества. Их атрибутами были доллары. Потом стреляли, убивали и читали проповеди.

«Оно» пугалось. И в ответ опять хотело совокупляться с тараканом. Но «единственный» не всегда оказывался под рукой. Тогда «оно» выдумывало таракана…

Иногда «оно» ходило гулять. Особенно вечером, когда нью-йоркские полицейские, обвешанные пистолетами, автоматами и рацией, скрывались во тьму — под землю, искать убийц. Тогда он лез в помойное ведро, что находилось напротив отеля. Вёдер было много, но он облюбовал только одно. Возможно, потому, что в него испражнялась огромная чёрная негритянка, сошедшая с ума оттого, что увидела в витрине магазина большой бриллиант.