Скитания

Доехать до Франкфурта денег не хватило. Путники застряли в деревушке Блюменталь. Они жили там уже четыре дня. Погода выдалась скверная. Серое небо, сплошь покрытое тучами, надоедливый мелкий дождь, грязь на единственной улице деревни, грязь в общей комнате трактира, грязь в убогом номере… Тоска, тоска!

Не во сне ли видел он, Джордано, роскошные сады счастливой Кампаньи, великолепные дворцы и площади Флоренции, величавые памятники римской старины, дивный собор Святого Марка и каналы Венеции?.. А эти обширные, приемные дворцов Парижа и Лондона, где он, как равный, разговаривал с князьями и герцогами, где королевские особы воздавали должное его необыкновенной учености, – быть может, это только праздная игра воображения?..

Погода улучшилась, и можно было оставить Блюменталь.

– Ну что ж, Ченчо, – с напускной храбростью сказал Бруно, – дальше двинемся по апостольскому способу.

– Пешком? Я принимаю ваше предложение с одной поправкой.

– Что это значит?

– Я пойду один. Дойду я гораздо быстрее, чем вдвоем с вами, договорюсь с книгопродавцами, что-нибудь у них выпрошу и вернусь сюда.

После недолгого спора Бруно согласился, что план Ченчо более практичен.

– Смотри только, не попадись разбойникам, – предостерег Бруно молодого магистра.

Ченчо расхохотался:

– Уж как-нибудь отобьюсь! Да и что у меня можно отобрать?

– Прежде всего обратись к Жаку Обри, – напутствовал Ченчо профессор.

– Конечно, маэстро, я же знаю, что это ваш старый друг.

Ченчо ушел. На повороте улицы он обернулся и помахал рукой другу. Джордано долго еще стоял на дороге.

Бруно старался занять свое время, которое текло невыносимо медленно. Он читал и правил рукописи, пытался писать новое, но мысли неотвязно неслись к Ченчо. Где-то теперь шагает его милый спутник, его единственный друг, которого за долгие годы скитаний Джордано полюбил, как родного сына?

«Ченчо силен, отважен, находчив, – говорил про себя Бруно, – и все же одинокому путнику грозит много опасностей на дорогах Германии… как, впрочем, и всякой другой страны», – ради справедливости добавил Джордано, вспомнив, как он с Алессо путешествовал во Флоренцию.

Через два дня после ухода Ченчо пришлось отдать за обед последнюю монету и просить хозяина повременить несколько дней с получением платы за ночлег и пищу. Рослый широколицый Ганс Хюблер отверг просьбу постояльца.

– Я не верю чужестранцам, – заявил он. – В прошлом году один француз жил у меня в кредит целую неделю, а потом удрал, не заплатив ни пфеннига, да еще стащил у меня с чердака окорок!

Бруно, улыбаясь, заверил хозяина, что не собирается воровать у него окорока, и Хюблер ушел, ворча.

Отношение к несостоятельному жильцу резко ухудшилось. Слуги подавали ему в последнюю очередь и самые плохие, остывшие кушанья. Они издевались над чужестранцем, который живет за счет честного немецкого бюргера, и еще неизвестно, заплатит или нет.

Бруно, все такой же стройный, не согнувшийся с годами, выслушивал насмешки в гордом молчании и только ниже опускал голову над столом.

Наконец терпение Хюблера кончилось. Войдя в комнату постояльца, он грубо сказал:

– Послушай ты, чужестранец! Если завтра к вечеру не заплатишь мне долг, тебя посадят в долговую тюрьму, я уже договорился со старостой!

– Напрасно вы так беспокоитесь, – ответил Бруно. – Если даже мой ученик не вернется, я смогу расплатиться с вами. Вот мои рукописи, они имеют цену…

– Ха, бумажный хлам! – Трактирщик окинул презрительным взглядом рукописи, разложенные на столе. – Кому это нужно?!

На седьмой день после ухода Ченчо Джордано не получил ни завтрака, ни обеда.

– Тебя досыта накормят в тюрьме, куда ты пойдешь вечером! – издевался Хюблер.

Близился час ареста, когда в трактир ворвался Ченчо, веселый, оживленный.

– Сто дукатов, маэстро, сто дукатов! – вскричал он, размахивая кошельком. – Я иду нанимать подводу, а вы укладывайте вещи!

Ганс Хюблер подошел с извинениями, низко кланялся. Бруно отвернулся от него.

В тот же вечер изгнанники покинули Блюменталь в тряской телеге, запряженной неуклюжей деревенской лошаденкой.

Глава третья На родину!

Странствуя по Германии, Бруно, точно под действием какой-то магнетической силы, спускался к югу, поближе к родимой стороне. Он читал лекции в Виттенберге, печатал книги во Франкфурте-на-Майне, преподавал в Хельмштедте, – а сердце тянулось к Италии…

Жгучая тоска по родине, по дорогой сердцу Кампанье и грандиозному видению Везувия, заставляла его писать:

«Нола, милая Нола! Твои мирты и виноградники, теплый запах козьего молока и пахучих трав твоих лугов, когда вернусь я к вам?..»

И в 1592 году Джордано принял приглашение венецианского патриция Джованни Мочениго стать его наставником, развить память, научить хотя бы основам наук, которые знал великий энциклопедист.