Скитания

– Что тебе нужно в этой обители покинувших мир и кто ты такой? – спросил он.

– Смиренный брат Филиппо, отныне посвящающий свою жизнь служению Богу, – тихо ответил Бруно.

– Войди, брат! – был ответ.

И Филиппо Бруно переступил порог монастыря.

Часть третья Монастырь

Глава первая Начало искуса

Фелипе долго держали в пустой келье, а затем провели в капеллу, освещенную лампадой. Там должен был состояться обязательный для каждого вступающего в обитель разговор с аббатом, мессером Амброзио Паскуа.

Стены капеллы были разрисованы картинами, изображавшими мучения святых: одного обезглавливали, другого жгли на костре, третьего перепиливали пополам. Лица мучителей были черны, как уголь, а святые безмятежно улыбались, словно муки доставляли им удовольствие.

Капелла казалась пустой, и Бруно вздрогнул, услышав голос:

– Подойди ближе, сын мой!

Фелипе убедился, что голос исходил из-за ширмы, отделявшей угол комнаты. Приблизившись, юноша смутился: в ширме были проделаны две дырки, и из них сверкали черные проницательные глаза с огромными зрачками. Фелипе остановился в двух шагах от ширмы.

– Стать на колени! – раздался приказ.

Юноша повиновался.

– Рассказывай, что привело тебя в стены нашей святой обители?

Бруно ждал этого вопроса. Он откровенно рассказал о своей жизненной драме и по замечаниям дона Амброзио понял, что она известна монаху.

Юноша признался в любви к астрономии и пылко говорил о том, что монастырское уединение позволит ему всего себя отдать науке.

Аббату Паскуа еще не приходилось выслушивать такую исповедь. Он понял, что перед ним не заурядный искатель сытой и праздной монашеской жизни, а человек с огромными душевными силами.

«При умелом руководстве мальчик станет видным деятелем церкви, – подумал настоятель. – А наука – это юношеское увлечение, со временем оно исчезнет».

– Как веруешь в Бога? – был второй обязательный вопрос.

– Верую во единого Бога отца вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым…

Бруно без запинки прочел по-латыни «Символ веры».[108]

– Читал ли ты творения святых отцов церкви и что именно?

Фелипе перечислил множество богословских книг. Видя, что перед ним юноша с необычными для его возраста знаниями, дон Амброзио перешел к сложным богословским вопросам. Но недаром богословие было основой образования в любом учебном заведении. Фелипе с его поразительной памятью прекрасно знал творения отцов церкви и свободно приводил длинные цитаты.

Настоятель, сам имевший ученую степень магистра богословия, пришел в восторг.

А затем аббат рассказал Бруно историю создания доминиканского ордена.

– Наш орден основан святым Доминико Гусманом, жившим с 1170 по 1221 год, – говорил дон Амброзио. – При жизни святого Доминико в Европе стали распространяться ереси, и особенно богопротивная ересь альбигойцев.[109] Святой Доминико, всей душой печалясь об еретиках, осужденных на вечные муки, обратился к святейшему папе и предложил основать орден проповедников, которые должны были убеждать заблуждающихся. Но если они продолжали упорствовать, то очистительный огонь костра спасал их души…

Бруно невольно поежился. Хорошо спасение!

Аббат продолжал:

– Девизом ордена стало изображение свирепой собаки с пылающим факелом во рту. Слово «dominicanes» можно разделить по-латыни на два слова «Domini canes» – божьи собаки.[110] Они грызут врагов веры, как и подобает псам, а факел во рту собаки означает, что доминиканцы распространяют свет истинного Христова учения… Вот в какое знаменитое сообщество братьев вступаешь ты, сын мой! Однако я должен тебя предупредить, что в этом сообществе – увы! – завелся волк в овечьей шкуре, совращающий послушников и даже отцов монахов с истинного пути и толкающий их на путь неповиновения властям предержащим!

Такая ненависть прозвучала в голосе настоятеля, дотоле спокойном и даже мягком, что Бруно был удивлен.

– О ком вы говорите, мессер? – робко спросил юноша.

– Nomina sunt odiosa![111] – внушительно сказал аббат. – Ты узнаешь этого нечестивца по его делам. И, надеюсь, останешься глух к прельщениям! А теперь иди, и да будет с тобою мир!

Через час Бруно вызвали на капитул.[112] Обширную комнату заполняли ряды монахов, сидевших на скамьях. На возвышении стояли кресла для аббата, приора, ключаря[113] и прочих монастырских сановников.

Фелипе, смущаясь, остановился перед креслом аббата. Дон Амброзио, низенький полный человек средних лет, смотрел на Бруно поощрительно. У Фелипе мелькнула мысль:

«Как же это? У настоятеля небольшие серые глаза, а на меня сквозь ширму смотрели глаза огромные, черные…»

– Филиппо Бруно, перед полномочным собранием достопочтенных братьев подтверди свое желание отдать себя Богу.

Бруно громко сказал:

– Желаю войти в великое братство отцов доминиканцев и всего себя посвятить на служение людям!

Среди монахов послышался ропот: вступающий в орден самовольно изменил формулу обращения к капитулу.

– Ты должен служить Богу, а не людям! – послышались возгласы.