Скитания. Книга о Н. В. Гоголе

«Комический демон шутки иногда увлекает до того фантазию Поэта, что характеры выходят из границ своей истины: правда, что это бывает очень редко. Так, например, неестественно нам кажется, чтобы Собакевич, человек положительный и солидный, стал выхваливать своим мертвые души и пустился в такую фантазию…», между тем только что сам уверял, что должны же быть в Собакевиче какие-нибудь движения человеческие, а натолкнулся нечаянно на эти движения, так и поверить не захотел. Впрочем, что же, возможно и прав. «…Скорее мог бы улечься Ноздрев, если бы с ним сделалось такое дело. Оно чрезвычайно смешно, если хотите, и мы от души хохотали всему ораторскому пафосу Собакевича…», тогда как надо бы было лить слезы над тем, как, имея даже некоторую искру поэзии, запошлил и загубил себя человек, «…но в отношении к истине и отчетливости фантазии нам кажется это неверно. Даже самое красноречие, этот дар слова, который он внезапно по какому-то особливому наитию обнаружил в своем панегирике каретнику Михееву, плотнику Пробке и другим мертвым душам, кажутся противны его обыкновенному слову, которое кратко и всё рубит топором, как его самого обрубила природа. Нарушение этой истины повлекло за собой нарушение и другой. Автор сам это чувствовал и оговорился словами: «откуда взялась рысь и дар слова в Собакевиче». То же самое можно заметить и об Чичикове: в главе VII прекрасны его думы обо всех мертвых душах, им купленных, но напрасно приписаны они самому Чичикову, которому, как человеку положительному, едва ли могли бы прийти в голову такие чудные поэтические были о Степане Пробке, о Максиме Телятникове, сапожнике, и особенно о грамотее Попове беспашпортном, да об Фырове Абакуме, гуляющем в бурлаках…», этим и показал, до чего узко мыслит о человеке, в котором всего понамешано вдоволь, только гляди да не запутайся во всем этом бесхозном добре. «…Мы не понимаем, почему все эти размышления Поэт не предложил от себя…», потому и не предложил, что Павлу Ивановичу далек ещё путь, и всякая сторона должна ещё в нем отозваться. «…Неестественно также нам показалось, чтобы Чичиков уж до того напился пьян, что Селифану велел сделать всем мертвым душам лично поголовную перекличку. Чичиков – человек солидный и едва ли напьется до того, чтобы впасть в подобное мечтание…», ну, пожалуй, истинно об этом судить как раз тем, кто не понаслышке знает толк в такого рода питейных делах.

Сделал и ещё два или три нешуточных замечания, за которые ему низкий поклон, поскольку пользы ему желал человек, и, глядишь, готов был завязаться непустой и обстоятельный разговор уже не только о том, сделал или не сделал бедный автор шага вперед, имеет или не имеет права художник, даже Поэт, изображать и грязную сторону жизни, хороши или не хороши в поэме сравнения, но и о глубоких безднах нашей славянской природы и в особенности о том, как способен загубить себя основательно человек, сам себя завлекши в самую грязь, и по какой причине все мы так верно и долгое время так основательно губим себя, что одна лишь надежда на богатырские свойства русского человека позволяет верить в возможность скорого его возрождения.

Но, верно, не суждено было завязаться разговору непустому и обстоятельному. В самый этот момент явилась в печати брошюра беспокойного Константина, которому, должно быть, было написано на роду с самыми добрыми чувствами так в азарте хвататься за всё сгоряча, не обдумавши, тысячу раз не взвесивши всякого слова, что результат бывал часто тот, будто действовал молодой человек, к тому же с самыми дурными намерениями.

С первого же слова бросил Константин свою скороспелую мысль, что в «Мертвых душах» древний эпос, то есть эпос старца Гомера, встает перед нами, и, уже более решительно ничего не сказав, всё повторял, что это эпос, древний эпос, дивный эпос, что это одно любезным читателям и надо и довольно понять, что при этом и сам не желает входить в подробности дела, что не его это задача о каких-нибудь подробностях говорить, что подробности были бы тут даже излишни. Так и гремел пустыми словами без содержания, силился выразить что-то значительное, однако ж и сам не улавливал, должно быть, впопыхах, что именно так страстно, так неутолимо захотелось вскричать на всю православную Русь: